В качестве штурмана мне не раз приходилось летать с майором Зимниковым на боевые задания. Широкоскулое лицо, чуть грустные серые глаза, высокий лоб, вьющиеся черные волосы — таким запомнился мне Тихон Григорьевич. Что касается черт его характера, то главная из них, которую все сразу приметили, — это основательная хозяйственность, разумность в любом деле, за которое он брался.
Выполняя с майором Зимниковым порой очень ответственные боевые задания, застраховать себя от удара с земли или с воздуха мы, разумеется, не могли. А зная, как немцы расправляются с советскими комиссарами и коммунистами, с первого же полета условились с ним: в критической ситуации отбиваться до последнего патрона, бороться до последнего дыхания, но живым в плен не сдаваться. Потому-то каждый раз в полет брали с собой помимо пистолета и холодное оружие — финские ножи, а в кабину стрелка-радиста пристраивали и автомат с запасом патронов.
Помню, несколько удачных вылетов мы сделали с Тироном Григорьевичем в район Ельни — бомбили колонны танков, мотопехоты гитлеровцев — и каждый раз возвращались домой невредимыми, пополнив свой боевой счет.
Базирование дивизии в районе Кондрова, северо-западнее Калуги, было выбрано весьма удачно: отсюда мы свободно доставали до всех основных объектов противника в полосе своего и соседних фронтов. Однако интенсивность работы на три фронта давала себя знать: вскоре на доукомплектование убыли 6-й и 38-й бомбардировочные полки. Так что в середине сентября наша дивизия с тремя полками передислоцировалась на восток Смоленской области. Перебазировались мы в спешном порядке — после паузы Западный и Калининский фронты переходили в наступление. На новом же месте дивизии уже на следующий день поставили задачу — нанести удар по аэродрому Боровское, где, по данным воздушной разведки, было сосредоточено авиасоединение противника.
На подготовку времени явно не хватало. Выручили ранее накопленный опыт и желание летчиков на деле утвердить гвардейское звание. Первый удар мы нанесли по аэродрому противника четырьмя девятками Пе-2. Во главе колонны шел командир 123-го гвардейского бомбардировочного полка майор В. И. Дымченко и штурман капитан М. П. Попов.
По достоверным источникам мы знали, что немецкие летчики в 13 часов обедают в столовой, расположенной у границы летного поля. Поэтому налет приурочили к 13. 00 и пищеблок включили в состав объектов бомбардировки.
— Станет наша «закуска» не по зубам фрицам! — захлопывая над собой колпак кабины, заметил Дымченко своему штурману и повел четыре девятки пикировщиков на цель.
Полет усложнялся сплошной облачностью, закрывающей аэродром и его сооружения. Но остановить нас уже ничто не могло. Подходя к аэродрому, мы снизились до высоты 700–800 метров, прицельно отбомбились, не дав возможности немецким зениткам пристреляться к нашим самолетам.
О результатах работы можно было только предполагать, поэтому для верности удар повторили экипажи Пе-2 на исходе дня, в момент, когда пунктуальные немцы расселись ужинать.
Группу, теперь состоящую из двадцати семи бомбардировщиков, возглавляли командир 122-го гвардейского бомбардировочного полка подполковник С. Н. Гаврилов и штурман капитан А. Н. Медведев. По данным фотоконтроля и последующей проверки, после освобождения Боровского мы установили, что в результате двух налетов оказалось уничтожено около ста гитлеровцев и более пятидесяти самолетов.
Наступление войск Западного фронта возобновилось 15 сентября. На боевое задание в этот день вылетел и я со своим экипажем — штурманом младшим лейтенантом Ю. Н. Зотиковым и стрелком-радистом старшим сержантом Н. Закроевым. Возглавлял я тогда группу Пе-2 из трех девяток. В районе Ярцева (центральная часть Смоленской области) наша группа разгромила артиллерийские позиции врага и без особых осложнений возвратилась на свой аэродром.
А через два дня после штурма долговременных оборонительных сооружений войска Западного фронта освободили Духовщину и Ярцево.
На путях отхода противника мы разрушали мосты, станции, перегоны, способствуя наступлению наземных войск. С высоты полета с болью в душе наблюдали повсеместные пожары в Смоленске, Рославле, в деревнях и селах, где гитлеровские выродки уничтожали все, что еще сохранилось на смоленской земле к моменту их отступления. Платя фашистам за разбой, экипажи летали очень в трудных для полетов погодных условиях, на пределе возможного. Но никто не хотел и думать о вынужденной передышке.
22 сентября не стало среди нас замечательного летчика — командира 119-го гвардейского бомбардировочного авиаполка гвардии подполковника Григория Максимовича Маркова, его штурмана — меткого снайпера бомбовых ударов гвардии старшего лейтенанта В. Г. Харитича. Из рассказа стрелка- радиста гвардии старшины П. С. Немчинова, который входил в состав командирского экипажа и возвратился через два дня в полк, мы узнали подробности гибели пилотов.
...Из-за резкого ухудшения погоды командир авиаполка Марков приказал экипажам «пешек» бомбить запасные цели, а сам стал пробиваться к основному объекту. И пробился — все бомбы легли точно на вражеские самолеты, рассредоточенные по стоянкам аэродрома.
Злым зенитным огнем ответили с земли на дерзкий вызов одиночного краснозвездного бомбардировщика. И вот Марков видит: от прямого попадания зенитного снаряда загорелся левый мотор их машины. На полуслове умолк штурман. Вспыхнул разрыв справа от кабины — и осколком снаряда поражает командира экипажа. На запросы стрелка-радиста он отвечает слабым прерывистым голосом: тяжело ранен. С большим креном машина начинает снижаться, и уже совсем близко земля. Удар — и самолет превращается в огромный пылающий костер. Стрелок-радист успевает вырваться из пламени, но помочь пилоту и штурману уже ничем не может...
Я хорошо помню отважного командира полка подполковника Маркова. Собранный, волевой, в любое время дня и ночи готовый идти на любое боевое задание; для нас, ветеранов дивизии, для молодых пилотов он являл собой пример мужества, самообладания, беззаветного служения Родине. В дивизии знали, что отвага этого летчика проявилась уже в первые дни войны. В воздушном бою над Балтийским морем Григорию Максимовичу пришлось покинуть горящий самолет. С парашютом он сел на воду, в холодные волны Финского залива. Несколько часов боролся за жизнь и победил — добрался до берега. Теперь же ему суждено было сгореть в сражении с врагом на многострадальной смоленской земле...
Об освобождении Смоленска и Рославля мы узнали не из сообщения штаба 1-й воздушной армии. Пока офицер оперативного отдела переходил от аппарата к аппарату, армейские связисты, опередив его, отбили морзянкой: «Кричите «Ура!». Взяты Смоленск и Рославль!..»
В ночь на 26 сентября по радио мы услышали приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении соединениям и частям, которые отличились при овладении Смоленском и Рославлём, почетных наименований. Наша гвардейская бомбардировочная авиадивизия отныне стала называться Смоленской.
Приказ застал нас в суматохе нового перебазирования. Следуя за наступающими войсками, мы продвинулись на запад на пятьдесят километров. Штаб развернули в уцелевшей, но до нитки разграбленной немцами деревне Зиновино. Местные жители рассказали о зверствах оккупантов, показывали нам колодец, в который палачи свалили более двадцати расстрелянных сельчан «за связь с партизанами».
2 октября в освобожденном Смоленске состоялся многолюдный митинг. На том митинге было принято обращение к воинам частей и соединений, удостоенных почетного звания «Смоленские». В нем говорилось: «Трудящиеся Смоленска, освобожденного вами от фашистского рабства, шлют вам свой горячий привет и передают великую благодарность... Дорогие товарищи! Славные пехотинцы, кавалеристы, летчики-соколы, танкисты, минометчики, пулеметчики, артиллеристы, зенитчики, бойцы комсомольской инженерной бригады! В немецком рабстве томятся еще миллионы советских людей. И мы, смоляне, призываем вас, бойцов, офицеров и генералов Красной Армии: идите им на выручку, они с нетерпением ждут вашей помощи! Мы благословляем вас, храбрые воины, на новые ратные подвиги. Смело и бесстрашно бейте врага, ни днем, ни ночью не давайте ему покоя.
