– Старик, не применяй силу. Основа любви – свободная конкуренция. Ну, так как, рыжая? Чего ты все время отворачиваешься? Посмотри, какой я симпатичный.
– Уходи, симпатичный, отсюда, пока цел, – прорычал вернувшийся чемпион. Он легко поднял Алика за шиворот и переместил его на середину вагона.
От остановки до общежития скифы долго петляли в институтском парке, чтобы запутать следы.
– Облезлый кобель, – шипел племянник гипнотизера. – Туда же лезет со своими поцелуями. Я б тебя так поцеловал, что навек закаялся бы приставать к бедным девушкам. Представляете, как им тяжело с этим балбесом?
Скифы жили на первом этаже, поэтому, чтобы не нервировать лишний раз тетю Дусю, было решено, что Сашка залезет в окно. Однако Скиф попал в комнату лишь глубокой ночью, хотя окно выходило в глухой переулок и залезть незамеченным можно было и днем. Племянник гипнотизера был в ярости.
– Вот гад! Оказывается, он все время сидел в кустах! – ругался Скиф. – Я только к общежитию, а он как на меня – сиг. Целый час гонялся по парку. Ну я ему один раз крепко врезал. На второй глаз фонарь повесил. Вы завтра поговорите с ним, чтобы держал язык за зубами, а то пойдет болтовня по общежитию, нельзя будет приходить ночевать.
На следующий день Музей и чемпион, как советовал Скиф, переговорили с Аликом Циавили. Курсовой донжуан поднял свои острые плечи и стал очень похож на горного орла.
– Мальчики, – сказал он. – Я удивлен столь глупой просьбой. Удивлен и обижен. Вы слышали когда- нибудь, чтобы Алик Циавили болтал? Алик Циавили никогда не болтает. Запомните это. Только скажи, между нами, к кому она бегает?
– Ко мне, – сказал Петр.
Донжуан закрыл свои черные распухшие глаза и покачал головой.
– Правду говорят, что в тихом омуте черти водятся. Поздравляю, старик. Она ничего, только ноги волосатые Посоветуй ей носить чулки плотной конфигурации.
Неизвестно, хранил Циавили молчание или болтал, но вскоре все общежитие знало, что к Музею по ночам бегает какая-то девица. Председатель совета общежития демобилизованный матрос Добрыня, в общем-то снисходительный к человеческим слабостям парень, провел с Петром политбеседу.
– Дело, паря, известное, матросское, – сказал он, глядя куда-то в угол. – Все мы, паря, юнгами были. Но порядок на полубаке должен быть. Я бы тебе, паря, ничего не сказал, если бы твоя канонерка раз пришвартовалась. Я бы промолчал, ежели бы и два. Даже три. Но, паря, каждую вахту… Это уж нельзя. Надо и устав, паря, знать.
– Я ей скажу…
– Во-во, – обрадовался матрос – Скажи ей, паря, пусть пореже швартуется. А то, знаешь, пронюхает начальство – не миновать камбуза ни мне, ни тебе.
Декана сняли на шестой день. Многие бегали посмотреть на него. Свирько трудно было узнать: он почернел лицом, стал тихим и задумчивым. Нельзя было поверить, что этот маленький, незаметный человек всего несколько дней назад наводил страх на факультет, выбросил в окно Циавили, стрелял в Петра.
– Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич, – поздоровался Музей, встретив бывшего декана в столовой. (Рита жила теперь в общежитии, веселилась вовсю и устраивала «шкоды». На днях она встретила Петра и шутя, но все же с долей обиды сказала: «А ты не такой уж схимник как считаешься. Слышала, слышала. Только я не понимаю твоего вкуса. Влюбиться в рыжую. Фи!»)
Свирько отложил ложку, которой ел щи по-домашнему, и пригласил:
– Садись…
Петр поставил свои тарелки рядом, и они молча стали есть щи по-домашнему. Как будто ничего не случилось, как будто не было этого бурного нелепого месяца. Они съели щи по-домашнему, потом макароны по-флотски, выпили чай, и бывший декан сказал:
– Да… Твой последний ответ я оценил на тройку… Про подвесную дорогу ты хорошо рассказывал…
– Спасибо, Дмитрий Дмитриевич.
Свирько аккуратно счистил со стола крошки хлеба и бросил их в тарелку.
– Ты заходи… Может, на рыбалку когда… Я теперь ведь один.
– Я знаю, Дмитрий Дмитриевич… Но я вам честно говорю… Между нами… Этот зажим… П.М. – это «помни обо мне».
– Теперь я знаю, – прервал его декан. – Если бы он не пропустил букву, все было бы по-другому.
– Да, он пропустил букву…
– Ну ничего… ты заходи…
– Зайду…
– На рыбалку, может, сходим…
– Ага…
Свирько поднялся и пошел к выходу непривычно медленной походкой, будто слепой, осторожно ставя ноги.
…Собственно говоря, теперь Скифу можно было объявляться, но племяннику гипнотизера непременно хотелось прочитать собственный некролог.
– Зачем тебе некролог? – убеждал Скифа Петр. – Дотянешь, пока кто-нибудь увидит тебя в этом платье, тогда труднее будет выпутаться.
