– Закуса нет, братишка. Чего нет, того нет, братишка. Уж не обессудь. А ваша сударыня не желает? Нет? И правильно. Не женское это дело. На пьяную женщину противно смотреть, братишка. Намного противнее, братишка, чем на нашего брата, мужика. И что же, ты думаешь, делает эта падаль, братишка, когда узнает мой адрес? Она, братишка, эта падаль, едет прямо ко мне. Конечно, она меня дома не застает, поскольку днем я провожу время, братишка, у ларька по причине опохмеления пивом и чтения научно- технической и общественно-популярной литературы по древесине. И падаль это прекрасно знает, поскольку этот гад-предатель бензоколонщик рассказал ей про мой образ жизни. А супруга моя, братишка, вполне понятно, на работе. А сын тоже, вполне понятно, ловит бычков на лимане. И дома, братишка, один Друг. Привязанный, братишка, на короткую цепочку. Я его не беру к ларьку, братишка, потому что там много пьяных, братишка. А пьяный человек не равнодушен к собаке. Начинает бросать разные куски, братишка, заставляет есть и очень обижается, братишка, когда мой Друг воротит морду. Он очень, братишка, благородная собака и что попало не ест, и только из чистой посуды или из рук. Так вот, братишка, эта падаль открывает калитку и входит во двор, а сама что-то прячет за спиной. Конечно, братишка, он прятал за спиной, иначе, братишка, Друг бы догадался и порвал бы цепочку, она жиденькая была, братишка, так, для близира. При виде этой падали Друг встает, братишка. Конечно, братишка, он встал, по причине того что был доброй собакой и всегда при виде человека не злобился, не лаял, а вставал и вилял хвостом. Вот, значит, он встает, братишка, виляет хвостом, улыбается, а эта падаль, братишка, достает из-за спины ружье и стреляет ему прямо в глаза, братишка, сразу из двух стволов.
– Какой ужас! – воскликнула Инна.
– Да, ужас, сударыня. Это он, значит, из-за своих сорока рублей. Из-за сорока рублей, сударыня, он вернулся, узнал мой адрес и застрелил Друга. Ты хороший человек, братишка. Я чувствую, что тебе жалко Друга. И сударыня твоя – тоже, чувствуется, хороший человек, братишка. А я вот обманул тебя, братишка. Помнишь, я тебе говорил, что жена моя обиделась и уехала, когда я перепутал кровати. Все это ерунда, братишка. Придумал я это, братишка. Времени у меня, братишка, много, вот и лезут в голову всякие истории. Жена моя, братишка, умерла от голода в Питере, в блокаду. Такие-то вот дела, братишка. А сам я сюда приехал в отпуск да вот и застрял здесь на целых пятнадцать лет. Я это к тому говорю тебе, братишка, что, может быть, я подамся в Питер и мы больше никогда не увидимся, а я не хочу, чтобы у тебя о моей жене осталось плохое мнение. Что мне здесь делать без Друга, братишка? Ах, падаль, падаль.. Неужели есть еще такие люди на свете, братишка…
– Так, значит, до завтра. – Инна протянула руку. – Теперь вы от меня не отделаетесь. Я, как призрак, буду являться к вам каждую ночь. Давайте знаете что? Давайте завтра будем гулять всю ночь. Уйдем далеко-далеко, аж до самого Крыма. Возьмем эту вашу бутыль, будем идти, пить вино и разговаривать.
– Бутыль тяжелая.
– А вы привяжите ее за спину. – Инна рассмеялась. – Договорились?
– Договорились. Только я боюсь, это дело может и впрямь кончиться сельсоветом.
– Вы уже испугались? Дайте я вас поцелую. Ведь, если кому рассказать, все равно не поверят, что мы не целовались. Пробродили всю ночь, и ни одна из сторон не проявила ни малейшей инициативы… Пусть инициатива будет за мной.
К рассвету стало совсем холодно. С моря шли темные тучи и тянуло снежной свежестью. Наверно, где- то выпал град. Клементьев решил перебраться в палатку. Он перенес постель, бутыль, одежду и, посвечивая себе фонариком, начал стелиться, как вдруг его внимание привлек листок бумаги, вставленный в кармашек палатки. Сверху крупно карандашом было написано: «ОТЕЦ»
Предчувствуя недоброе, Клементьев вынул листок и быстро пробежал его содержание. Это писал Лапушка. Вот что было в листке:
«ОТЕЦ!
Я больше так не могу. Мне скучно, мне с вами не интересно. Наверно, это очень обидно, то, что я пишу. Вы должны понять, почему я ухожу. Я ухожу не потому, что ищу какой-то легкой жизни. Скорее наоборот. Я был в семье не человеком, игрушкой, которую надо красиво одевать, на которую приятно смотреть. Мне это надоело. Мне надоели ваши разговоры: сколько я себя помню, они только о деньгах и вещах. Я много передумал за эти дни…
Я попробую найти дело, которое мне будет интересно.
Не ищите меня. Я вам напишу, когда все как-то определится».
Подписи не было. Клементьев свернул листок вчетверо, положил в карман и вышел из палатки. Чувствовалось приближение рассвета, но еще было совсем темно. Моросил мелкий дождик, и ракушечник глухо шумел.
«Ах, журавленок… – подумал Клементьев. – Журавленок неразумный…»
Клементьев постоял немного, вслушиваясь в дождь. Где-то сейчас в темноте, засунув руки в карманы и сгорбившись, шагал Лапушка. Дождь стекал по его волосам за шиворот, мокрые плечи пиджака обвисли… Конечно, он идет пешком, у него нет ни копейки денег… Ах, неразумный журавленок, выпорхнул из гнезда на неокрепших крыльях… Это он, Клементьев, виноват, он – вожак маленькой журавлиной стаи… Когда на корову не хватило денег, отец молча снял сапоги, а сам пошел босой впереди семьи. Он научил их трудиться, научил любить жизнь. Почему Клементьев не подумал об этом раньше?
Клементьев подошел к машине и осторожно открыл ключом дверцу в изголовье жены. Жена всегда спала крепко, не просыпаясь ни разу за ночь, и поэтому Клементьев очень удивился, когда увидел, что она лежит на спине с раскрытыми глазами.
– Почему ты не спишь?
– Думаю…
– О чем?
– О тебе, о себе. Ты знаешь, а жизнь-то все-таки у нас не получилась.
– Вот еще! Откуда ты взяла?
– Так… Все у нас есть: и квартира, и вещи, и машина, а семьи нет. И никому моя красота оказалась не нужна…
– Ну что ты в самом деле… Мне нужна…
– Нет, тебе не красота нужна. Тебе надо совсем другую женщину.
