– Ну, как тебе? Нравится? – Лиза вошла веселая, держа на вытянутой руке абсолютно чистое и даже подглаженное платье.
– Ужасно, – призналась Аревик, правда, объяснение дала такое, чтоб Лиза смогла ее понять, – холод собачий, и еще эта штука шумит – оглохнуть можно.
– А спать тут каково, прикинь?
– Спать?.. – Аревик обвела комнатку непонимающим взглядом, – где?
– Как, где? На полу. Раскладушку купить у хозяев денег нету. Вообще-то, по большей части, спать и не приходится – всю ночь драишь номера к утреннему заезду, но если часок удается выкроить, вот, прямо на полу стелешь одеяло и рядом с вонючими туфлями сворачиваешься калачиком… а ты как думала? – Лиза рассмеялась, – администраторам лафа, конечно. Там зарплата десять штук, да еще они клиентов без оформления пускают. А номер здесь три тысячи за ночь, вот, и посчитай. А тут рубашку кому-нибудь погладишь. Ну, дадут тебе стольник, так ведь надо погладить, чтоб и номера успеть убрать… а куда деваться?.. – Лиза вздохнула, и Аревик поняла, что вся ее веселость напускная, но если не пытаться поднять себе настроение, то получится… получится хуже, чем у нее в ЖЭУ.
– Может, я и не буду у вас работать, – сказала Аревик, надевая еще теплое платье.
– Это, как знаешь, – Лиза развела руками, – если, конечно, Анна твоя знакомая, она тебя быстро в администраторы перетащит, у нее ведь с хозяином свои отношения… ну, ты понимаешь. Думаешь, я б пошла твое платье стирать, если б кто другой попросил? Вот мне делать больше нечего!..
Аревик решила, что слово «помойка», употребленное Лизой вскользь, является самым точным. Если б она так не зависела от Анны, если б у нее был хоть малейший вариант, кроме этого, если бы…
– Эй, – Лиза тронула ее за руку, – ты что? Тебя так убила обстановка? Так ты еще не знаешь, что за работа. Надо чтоб в номере не просто было чисто, а все блестело. Не дай бог, хозяин пятнышко заметит! А там зеркала – о-го-го какие, в ванных сплошной металл. Попробуй, чтоб никаких, ни разводов, ни потеков. Сейчас хоть сухо, а осенью, когда дождь!.. Все ж прутся, как есть, а дорожки в холле тоже наши. Через каждый час пылесосим, и крыльцо еще моем…
– Ну да, конечно… – Аревик вдруг расхотелось слушать эти подробности, чтоб заранее не портить настроение, ведь если от нее ничего не зависит, и она вынуждена подчиняться, либо Анне, либо той неизвестной Кате, то какой во всем этом смысл?..
В коридоре Аревик почувствовала приятное тепло, увидела солнце в огромном окне. Как оказывается мало надо человеку для радости!.. Анна оформляла очередных клиентов и только помахала ей рукой. Собственно, Аревик такое прощание устраивало. Она поспешила на улицу, где сухой горячий воздух тут же принял ее в объятия, выдавливая запоздалые мурашки.
Больше бродить по городу Аревик не хотелось. Окружавшие ее незнакомые лица грозили расплыться в приветливой улыбке и… и что тогда делать? Ожидание непредсказуемых встреч заставляло пребывать в постоянном напряжении, а Аревик требовалось успокоиться, забившись в глухую нору, и отсидеться, пока не придет какое-то решение.
Подойдя к остановке, она увидела маршрутку, на которой среди прочих ориентиров виднелись большие буквы – СХИ. Махнула рукой, и дверь открылась прямо перед ней.
– …Вы выходите?
Взглянув в окно, Аревик увидела фиолетовую вывеску на одноэтажном домике; кивнула, а внутри все сжалось – кого еще она может встретить?.. Однако по улице удалось проскочить быстро и незаметно, потому что в самое пекло люди предпочитают, либо сидеть в прохладных домах, либо загорать на пляже. Дверь оказалась не заперта, и Аревик тихонько прокралась на веранду.
– Молодец, что так рано. Как ты себя чувствуешь, дочка? – Татьяна Ивановна возникла совершенно неожиданно.
– Ничего, только устала, – у Аревик язык не повернулся добавить «мама», – пойду, отдохну, – сказала она, стараясь избежать ненужных расспросов.
– Может, покушаешь? Я окрошку сделала. Квас кислый и холодный…
– Пойду лучше, полежу.
– Иди. Может, уснешь… А помнишь, как ты любила окрошку с жареной картошкой?..
– Нет, не помню, – но тут же добавила обнадеживающее, – я вспомню обязательно…
Когда дверь в комнату закрылась, Татьяна Ивановна выждала несколько минут и на цыпочках подошла к телефону; набрала номер.
Вадим въехал в гараж и остановился. Ворота автоматически опустились, отгораживая его от остального мира, который, хоть и робко, но мог бы напомнить о себе сиянием летнего дня, шелестом деревьев и шумом проезжавших автомобилей. А здесь тихо и темно, как в склепе. Вадим склонил голову на руки, бессильно покоившиеся на баранке.
То, что Кости больше нет, воспринималось совершенно обыденно. По большому счету, тот не играл в его жизни сколько-нибудь значительной роли, являясь, скорее, обузой, нежели «родной кровиночкой» – угнетало ощущение пустоты, которое было пока непривычным, и потому казалось зловещим. Если раньше любой шорох в доме ассоциировался с Костиным присутствием, и на него просто не стоило обращать внимания, то теперь он являлся синонимом вторжения посторонних сил. Хотя, конечно, уж звукам-то всегда можно найти массу разумных объяснений, будь то ветер, рассохшиеся полы; мыши, в конце концов. Беспокоило другое – мертвая тишина, окружавшая его теперь, являлось апогеем одиночества, которое Вадим всю жизнь старался скрыть даже от себя самого.
Процесс похорон, осложненный нетривиальной смертью брата, настолько затянул его, что хотелось опять куда-то ехать: то ли в милицию, то ли в морг, то ли на кладбище. Однако все эти заботы, так или иначе, закончилось, и что осталось?..
За три дня Вадим ни разу ни выкроил время, чтоб посетить офис. Вернее, не так – за три дня у него ни разу
Подобное расхолаживающее настроение периодически возникало и раньше, но в такие моменты находилась другая мотивировка. Как коллекционер извлекает свои богатства, с гордостью сознавая, что вся эта красота принадлежит ему, так и он любил пользоваться своей замечательной «коллекцией» – коллекцией живой, экспонаты которой сновали по кабинетам, делая вид, будто занимаются ответственной работой. Ему нравилось брать их по одному и «изучать» на диване в своем кабинете… А теперь вдруг оказалось, что «коллекция» эта вовсе не его. (Не зря ж подсознательно он давно чувствовал, что его существование подчинено какому-то другому, неизвестному предназначению). Он, оказывается, собирал энергию для дурацкого портрета, чтоб мать, которую он терпеть не мог, смогла материализоваться!..
Нет уж, он завтра же уволит всех этих девочек!.. Может, конечно, не всех, ведь работать с кем-то надо, но отношения на фирме придется перестроить кардинально, и зарплату им придется урезать, в связи с изменением «должностных обязанностей». Кто хочет – пусть остается, остальные – до свидания.
Вот это-то и предстояло решить, потому что жизнь не терпит пустоты. В ней всегда присутствует цель, которая может быть высокой, определяемой понятием «созидание», и более приземленной – «потребление», но она должна быть, иначе… нет, Костин пример, конечно, слишком абсурден, но доля истины в нем тоже имелась.
