даст еще ж два года. Я поставлю дело так, чтобы опыты шли не в одном, а сразу в нескольких направлениях. Днем и ночью!
— Куда вы так спешите? — спросила женщина, видя, как поспешно я соединяю провода и включаю приборы.
— Мне осталось очень мало… — сказал я и осекся. — Жизнь коротка, а работы много. Я тороплюсь.
Я включил приборы все до одного, и зажглись веселые огни в колбах и ретортах, побежали по стеклянным трубкам прозрачные кипящие струи, и в тиглях начали плавиться редкие земли.
Моя сова спала за окном, спрятав голову под крыло. Я решил проверить одну вещь, устранить последнее сомнение.
— Что это там за окном? — неожиданно спросил я у женщины и показал на сову.
При этих словах громадная птица подняла голову и быстро-быстро замигала желтыми линзами глаз. Женщина подошла к окну, приникла к стеклу, закрылась от света обеими руками.
— Там никого нет, — сказала она улыбаясь. И вдруг умолкла. Стала пристально следить за мною, закусила губу, словно пораженная каким-то открытием. — Там никого нет, — повторила она. — А вы кого- нибудь увидели? За вами следят?
— Нет — так нет, — уклонился я от ответа.
И вдруг она — она! — задала мне вопрос. Пришла ее очередь удивить меня, поставить в тупик. Она спросила:
— Вы зачем переменили комнату?
Я опешил, выпрямился, но не ответил ей — я уже жил во власти новой дисциплины. Пустые вещи не должны касаться меня. Я стал вертеть ручку своего старенького арифмометра — мне нужно было произвести кое-какие вычисления. Женщина, не отрываясь, следила за мной.
Примерно через час она не выдержала — тихонько рассмеялась.
— Вы мне хоть скажите, куда вы так гоните?
— Куда? Один человек, вы знаете, о ком идет речь, наверно, уже говорил вам, куда он гонит…
— Говорил…
— Так вот, туда же гоню и я. Я прожил целую жизнь и ничего еще не сделал. А я могу дать кое-что людям. У меня нет опоры на земле, пока благодарный человек не встряхнет мне руку так, чтобы сердце сорвалось со своего места. Я буду работать для него. Он неизвестно где ходит. Войдет — и это будет счастливый день.
Ей, должно быть, понравились эти слова. Она помолчала, а потом опять принялась за свое.
— Зачем вы теряете время? Ведь это так не похоже на вас. Ведь у вас есть новый, совершенный вычислительный аппарат.
Еще новости? Какой-то новый аппарат! Я опять не ответил ей. Тогда она взяла меня за руку и повела к двери.
— Что еще? — Я остановился.
— Не теряйте времени, — сказала она, подражая мне. — Не бойтесь! Я помогу вам выиграть время.
Она потащила меня в другую квартиру, туда, где месяц назад жил мой необыкновенный товарищ — бандит. Достала ключ, открыла дверь его комнаты, зажгла свет и отвернулась от меня, пряча улыбку. Зато я откровенно просиял: в комнате стояли новейшие дорогие приборы — как раз то, чего мне не хватало. Я стал осматривать, передвигать приборы и совсем забыл о своей спутнице.
— Как вам не стыдно! — вдруг услышал я ее голос. — Притворяетесь, будто никогда не видели этих вещей!
Опять за свое!
— Что вы хотите сказать? — резко спросил я.
— Ну, вы должны же были хотя бы навещать своего товарища, — уклончиво ответила она. — Может быть, вы не видели и это?
На подоконнике в аквариуме рос незнакомый мне большой цветок с сильным запахом. Женщина подвела меня к нему. Она словно экзаменовала меня. И я вдруг вспомнил.
— Это лотос. Он выращен из семечка, которое пролежало в гробнице две тысячи…
— Та-ак, — сказала она торжествуя. — Ставлю вам пять с плюсом. А это вам знакомо?
И она подала мне вычислительную машинку последней модели — такую, о которой я не смел даже мечтать. Эта машина могла заменить целое бюро вычислителей, вооруженных простыми арифмометрами,
— Эту вещь можно взять? — не удержался я.
— Вы теряете время! — возвысила она голос, передразнивая не то бандита, не то меня. — Да! ДА! Да! Это все ваше. Все приборы. И даже лотос!
Мне показалось, что она обиделась на что-то.
— Ну да, понятно, — вдруг сказала она в раздумье, — Переменил лицо, переменил голос, значит, надо менять и комнату. Чтобы никто не знал, не сказал… И даже друзей…
Мне бы тогда еще задуматься над этими словами! Но я же говорю, я был во власти новой дисциплины, которая все в моей голове повернула по-новому. Я махнул рукой на ее болтовню.
За эту ночь я сделал громадный прыжок в своей работе. Я убедился в правильности своих отдаленных предположений. Если так пойдет дальше, я месяцев через восемь получу первый результат, — тогда можно будет включать в дело весь институт. Все скептики сложат оружие!
Ничего не замечая вокруг, полный самых радостных надежд, я пришел утром в нашу лабораторию. Еще в дверях я услышал веселый шум. Оказывается, мой вечный противник С. уже тиснул ответ на мою статью!
— Какая оперативность! — иронически восклицал наш шеф, и в кругу болельщиков после каждого его слова взмывал и опускался угрожающе — веселый шум.
Все они стояли вокруг моего стола, шеф хохотал, держась за живот, и в знаменитой картине не хватало только писаря с пером за ухом, то есть меня.
— Ну, дорогой боец, дело теперь за вами, — сказал шеф и положил газетную вырезку мне на стол.
И я их удивил. Я даже не стал читать статью этого С., который мне теперь казался только наивным, но ни в какой мере не опасным чудаком. Он уже не зажег мою кровь, в ней горел другой огонь. Я отмахнулся от него, как от комара. И должен сказать, забегая вперед: этот С. долго еще печатал статьи специально для меня. В одной сноске он писал, что я отсиживаюсь в кустах, что я, как страус, спрятал голову. Он кукарекал издалека и хлопал крыльями, как петух, заманивая меня продолжить бой.
Увидев, что я отодвинул в сторону газетную вырезку, мои товарищи переглянулись.
— Да ты ли это? — спросил пораженный любитель шалостей. — Смотрите, он, кажется, небритый! Друзья! Он бросил пальто на стул! Ну-ка, ну-ка… На пальто нет двух пуговиц! Не кажется ли вам, что его подменили? Он чем-то смахивает на этого…, который сидел рядом с ним…
И он выразительно поглядел на пустующий стол бандита.
И правда, мой характер круто переменился. Я стал другим человеком. Мгновенно забыл я все свои манеры большого ученого, перестал говорить нараспев, перестал кружиться и ворковать вокруг пустячных вопросов. Я летел все время в каком-то горячем полусне. Во мне проснулась жадность к жизни.
Чем же я наслаждался? Я все время смотрел на нее. Она капитально устроилась в моей комнате, принесла с собой кроватку — раскладушку и работала у приборов днем и ночью. Я даже не знаю, когда она спала. И я наслаждался, издали глядя на нее, как она сидит за столом, любовался особенным наклоном ее головы и шеи — как будто молодая мать наклонилась к младенцу.
И, глядя на эту слабоволнистую ласковую дугу, по которой — по одной — я узнал бы ее всегда, я мечтал; мне хотелось, чтобы она обернулась. Она всегда улавливала мой молчаливый приказ — оборачивалась, упиралась подбородком в плечо. Но какой-то постоянный вопрос пробуждал ее, и она, пристально взглянув на меня, возвращалась к своему делу.
Вопрос этот мучил ее. Она решила устроить мне еще один экзамен. У нас установилось правило: если в работе появлялось окошко, которое надо было заполнить, мы обязательно шли часа на два куда-нибудь: — на выставку, в оперу или на концерт. И вот однажды вечером, установив автоматы, включив приборы, она взяла меня под руку.
