— У нас есть свободное время. Целый час. Можете вы подарить его мне?
Я подумал.
— Ну, хорошо. Подарю.
Мы вышли на улицу. Она потащила меня куда-то, мы пошли по какой-то темной аллее.
Вдруг эта женщина спросила:
— Неужели ты не помнишь эту дорожку?
Мне все это надоело, и я не стал скрывать свою досаду.
— Вот и правильно, переходите со мною на ты. Давно бы так. Но я прошу оставить странную игру, вы ведете ее вот уже два месяца, и я ничего не понимаю. Эта игра отнимает у нас время.
— Куда вы так все время спешите?
В этот момент я увидел в тени за фонарем темную фигуру моей совы, ее блестящие, быстро мигающие глаза. Я остановился. Хотел показать своей спутнице эти два глаза и вспомнил: она ведь все равно их не увидит!
— Куда я спешу? — Я решил сказать ей все напрямик. — Вот куда: мне осталось жить меньше года.
Мои слова сильно подействовали на нее. Я словно сказал нечто последнее, чего ей не хватало для взрыва. Она остановила меня, зашла вперед и, сложив руки лодочкой, взяла меня за подбородок. И я увидел близко-близко ее глаза, полные слез.
— Коли ты уверен, что меньше года, тогда зачем же мы обманываем друг друга! — шепнула она.
Я открыл было рот, но она положила пальцы мне на губы.
— Ведь это же ты, ты!
И я догадался.
— Вы думаете, что я — этот… ваш?
— Хватит меня мучить… Вспомни, как ты прятался от меня в первый раз. За что ты меня наказываешь?
— Но ведь я совсем другой! — закричал я. — Смотрите — у меня другие волосы, другое лицо! Я ничего у себя не менял! У меня нет никаких швов. Это все мое!
— У тебя и в первый раз не было швов. А я угадала. Я сразу угадала. Скажи, ты почему, когда я к тебе пришла с твоей запиской и с часами, — ты почему вдруг изменился в лице и спросил: «Была ли любовь?» Тебе очень хотелось это узнать. Я тогда же разгадала эту твою наивную хитрость, — Она засмеялась, — Знаешь, как ты меня обрадовал этими словами!
— Я скоро расстанусь с вами по-настоящему, — сказал я.
— Никогда мы не расстанемся. Я найду тебя, даже если ты опять убежишь от меня, сделаешь себе не только другое лицо, а даже переменишь рост.
— Мне осталось жить меньше года. Это определенно.
— Не верю. Ты уже столько лет это говоришь!
— Но ведь тот говорил, и его убили.
— Не убили! Ты умница, ты все продумал! И велел передать все своему двойнику — тебе же. Ты хитрый! Они тебя никогда не настигнут…
— А, черт! Глупости какие-то…
Должно быть, и тот так обрывал ее — она засмеялась.
— Я не буду об этом говорить. Ты и тогда этого не любил.
— Не буду! Сегодня ты еще лучше, чем тогда был. У тебя мягче стал характер, ты так улыбаешься! Ты так хорошо говоришь о человеке, который придет… Я потеряла столько времени! Зачем я позволяла себе играть тобой, как будто мне семнадцать лет! Хочешь, я крикну тебе то слово, о котором ты так просил? Да! Да! Ты слышишь? Крикни мне, что слышишь!
— Слышу, — шепнул я. Я не мог больше противостоять течению. Щепка понеслась к водопаду. — Какого меня ты больше любишь, — только и успел я спросить, — того, который убит, или того, который здесь, рядом с тобой?
— Который здесь!…
Меня любили. Я видел глаза. Стоило мне слегка повернуть голову вправо, и я встречал две блестящие от слез звезды.
И я занял место ушедшего от нас бандита. Моя юность стала зрелой молодостью.
Доктор правильно все предсказал: пять или шесть месяцев прожил я после встречи с ним, и стало мне плохо. Среди яркого лета я должен был слечь.
Я виновато сказал своей тихой, растерянной, зримой любви:
— Знаешь, дружок, мне трудно ходить. Придется тебе покомандовать одной, а я сегодня останусь в постели. Включи радио.
Она включила — и сразу стал слышен то вызывающий, громкий, то пропадающий в грохоте магнитных бурь голос нашего темного материка. Они там работали, добывали уголь, выращивали под искусственным светом капусту.
— Надо энергичнее действовать. Надо поспешить!
И еще быстрее побежали кипящие струи в стеклянных трубках, и ярче разгорелись огни.
В дождливом сентябре мы закончили работу на одной из установок. Я лежал в постели и был настолько слаб, что не мог поднять головы.
— Открой первый свинцовый колпачок, — сказал я. Она открыла.
— Ошибка, — услышал я ее тихий голос. — Здесь лежит только маленький красноватый уголек.
— Нет, это не ошибка, — ответил я спокойно. — Это только вариант. Все учтено на других установках. А уголек этот уже можно показать… Позови ребят. Позови шефа…
Они вошли, ступая на носках, как входят к больному. Раньше я не пускал их к себе, и теперь, войдя в мою комнату, которая превратилась в лабораторию, они остановились у двери, стали озираться. Они не знали, что подумать обо мне, их удивило все: и стены, исписанные формулами, и исцарапанная гвоздем мебель — я и на ней писал, — и блеск приборов, от которых доходили до них легкие струи тепла.
Потом они увидели меня. Должно быть, мой вид поразил их — они еще больше притихли. Только любитель шалостей, не сводивший глаз с моей подруги, что-то шепнул шефу.
— Доложи им, — сказал я.
И она как настоящий ученый, за десять минут сделала им доклад о нашей работе и показала уголек, который никак не хотел остывать.
Этот уголек удивил всех, особенно шефа. 0н первым торжественно подошел пожать мою руку. И все мои товарищи зашумели и наперебой бросились ко мне, схватили мои ослабевшие руки и стали их трясти, — и я почувствовал, что сердце мое вот-вот сдвинется с места.
— Сегодня же мы включаемся в работу, — сказал шеф. — Всей лабораторией!
С этого дня в моей комнате стали дежурить днем и ночью два наших сотрудника, и, кроме того, каждый день из лаборатории по телефону передавали нам сводки, — дело быстро двинулось вперед.
В холодном декабре в присутствии нашего шефа моя подруга открыла второй свинцовый колпачок.
— Опять ошибка, — тихо сказала она шефу. — Здесь еще хуже — уголек совсем черный.
Но я услышал их.
— И эта ошибка учтена, — Я еле двигал губами. — Продолжайте работу. Быстрее!
У меня был изощренный слух. Я услышал, как шеф, прикрыв рот рукой, шепнул:
— Третья ошибка убьет его… — И добавил громко: — Гм… Я полагаю, лучше будет увезти третью установку к нам в лабораторию. Там мы быстрее и точнее проведем опыт.
— Доверяю, — сказал я.
И вот мы остались одни с моей женой в тихой пустой комнате. Мы вдвоем — и еще сова, которая в один из дней ухитрилась через форточку протиснуться к нам и теперь дремала на подоконнике или бродила под столом, постукивая клювом по полу. Жена — она действительно заслужила это имя — сидела около меня, и мы тихо вспоминали нашу короткую молодость.
На третий или четвертый день я почувствовал себя хуже и попросил:
— Открой окно.
— Милый, на дворе мороз. Нужно ли?
— Открой, открой, — шепнул я. Жена подошла к окну.
