передумал.
Шершавов держал в руке наган и глядел на Лепетюху. Кешка шлепнул себя по карманам и быстро- быстро заморгал длинными ресницами.
— Чей это? — ничего хорошего не предвещавшим голосом задал вопрос Шершавов.
— Ленькин, — выдохнул Кешка и потер одной ногой другую.
— Как он у тебя оказался? — продолжал допрос
Шершавов.
— Махнулись, как, как...
— Па-анят-на... — зловеще произнес Шершавов и выбил на ладонь четыре патрона. Заглянул на свет в ствол. Там торчал еще один. Выбил и тот.
Кешку надо было наказать за самоуправство. Да и Теткина заодно. Это наверняка его штучки. В браунинге Кешки, Шершавов помнил, имелось всего два патрона, и с этими патронами. Теткин пошел в Мухачино. Шершавов долго размышлял, какое наказание применить к нарушителю дисциплины, и ничего не мог придумать. Покашлял. Лепетюха стоял и что-то разглядывал, задрав вверх голову.
— Вот что, товарищ Лепетюха, — начал Шершавов торжественно, — наган этот, то есть боевое оружие, данной мне властью изымаю у тебя. Понял? Вернется Теткин, разберемся, и тогда оба вы получите по заслугам. А сейчас охраняй помещение.
— Чем же я буду охранять? — спросил Кешка, глядя на своего начальника невинными глазами.
— А чем хошь, тем и охраняй, — уклонился Шершавов от прямого ответа. — Возьми вон дрючок и охраняй. А оружие не получишь.
— Ладно, — согласился Кешка. Поднял дрючок и снова сел на завалинку.
— И прекрати свое строгание. Ты на посту, а не где-нибудь. Насорил тут, понимаешь.
Кешка молчал.
— Выпру я тебя, наверно, — раздумчиво произнес Шершавов и вздохнул. — И чего мне с вами делать, ума не приложу.
Колобихина корова снова как бы между прочим подбиралась к лазейке в огород. Шершавову надо было побывать на совещании в волисполкоме, потом решить вопрос с оружием для чоновцев, которых раз-два — и обчелся. Молодежь надо было собрать в клубе, но это уже вечером, когда вернутся с полей. И следовало незамедлительно наладить охрану моста. Договориться с председателем артели Соломахой насчет коней, если понадобятся. Много накопилось больших и малых вопросов, которые надо было решить.
По пути в волисполком Шершавов увидел Колобиху, стоящую у ворот, и пригрозил:
— Ты, Авдотья, прибери свою скотину, предупреждаю. Еще раз будет путаться тут, заарестую.
У Авдотьи длинный и облупленный нос, злое и хитрое лицо, покрытое, как паутиной, мелкими морщинами.
— Не имеешь таких правов! — быстро нашлась Колобиха.
— Права имею. Гляди, как бы потом не бегала за мной, — говорил мимоходом, не задерживаясь, Шершавов, стараясь быстрее проскользнуть мимо зловредной старухи. Она могла еще и не то отчебучить, задрать подолы своих задрипанных юбок и похлопать себя то тощему заду, приговаривая на всю улицу: «Шибко большой начальник?! Вот тебе, вот тебе!»
Возле волисполкома стояла одноколка, из нее, отряхиваясь от приставшего сена, вылезал Тарас Телегин.
— Ты думаешь охранять мост? — набросился Телегин. — Еще раз бандиты спалят — ни мне, ни тебе несдобровать.
Шершавов резанул ладонью по горлу:
— Во как сыт угрозами. Помочь надо, а не трепать нервы. ЧОН надо сызнова создавать...
Телегин перебил:
— Ладно, пошли поговорим.
Зашли в кабинет.
— Ну, давай толкуй.
— Какая помощь нужна?
— Собрать народ. У меня на это власти нету.
— Так. Еще?
Шершавов наморщил лоб, негромко покашлял, держась за грудь. А что еще? Для него главное — собрать людей.
— Больше ничего.
Телегин собрался записывать длинные просьбы и отложил карандаш.
— Народ соберем сегодня. Выступать сам будешь?
— Сам, а кто ж?
— Ну, если позволишь, я тоже скажу пару слов.
— Коней надо, — сказал Шершавов. — Подвижной отряд создавать надо. А то что получается? Пехом далеко не помаршируешь.
Телегин поцарапал макушку:
— Вот с этим туго. Весь скот в поле, сам понимаешь. Каждая животина на учете. Вот как управимся с уборкой, тогда и создадим кавалерию, а?
— Не пойдет, — не согласился Шершавов. — Надо именно сейчас создавать, а потом будет поздно. Кулаки имеют лошадей? Имеют. Вот и пусть, когда потребуется, выделяют. У коммунаров брать не будем, а кулацкие возьмем.
— Правильно мыслишь, — согласился Телегин.
— Вот только оружие нам...
— Оружие будет. Соломаха знает, где оно есть.
Телегин большую часть времени пропадал на Черемшанке, крутился то на одном берегу, то на другом, мотался то в Старые Черемшаны, то в Новые, кого-то подгонял, требовал, ругался, до гусиного сипа срывал голос. Уже убирали урожай, а мост все еще не готов. Не хватало гвоздей, скоб, леса. Сегодня схватился с председателем коммуны из-за лошадей. Соломаха с раннего утра успел рассовать своих артельщиков и тягло, предоставив Телегину выкручиваться самому. Телегин взвинтился, бил себя кулаком в грудь, кричал:
— Мне он нужен, этот мост, да? Он тебе нужен! Артели! Давай тягло, так-перетак, не то душу выну!
Соломаха, медлительный и спокойный, только хлопал белыми ресницами, он понимал: если не соберут урожай, то и мост не поможет.
Тягло общими усилиями нашли, а плотников все же не хватало. Мобилизовали стариков, которые мытарили душу непоседливому Телегину.
И Захар Соломаха, и Тарас Телегин росла в одной деревне на одной улице, влюбились в одну девку, Матрену Ведрову, первую певунью. Совсем было завоевал Тарас сердце Матрены, да началась сперва германская, потом гражданская. Оба воевали с немцами, получили по Георгию, а потом истово дрались бойцами партизанских отрядов с белогвардейцами. Захару осколком снаряда срезало полступни, а Тарасу в кавалерийской атаке беляки отхватили левую руку. Вернулись в родные Черемшаны, только Захар немножко раньше, потому, может, и досталась ему Матрена. И не одна, а с приданым, дитем, прижитым невесть от кого. Никто не ведал о том, кто одарил Матрену горластым и сопливым пацаном, которому на масленицу исполнилось семь годков. Маленький приемыш Филька души не чаял в неродном отце, рос вольным и самостоятельным. Захар по-своему жалел его и баловал. Больше детей они не завели, потому и радовались Фильке, не очень похожему на Матрену.
Телегин горько переживал, но злобы против Соло-махи не таил и жил бобылем. Отец его имел двенадцать детей, вечно голодных и босых. Даже лаптей не мог напастись на такую ораву, и зимой они бегали босиком, грея ноги в конском навозе. Отец и мать как могли растили свое большое семейство. Трое ушли в германскую. Вернулся один — Тарас. Потом гражданская забрала сразу четверых. Никифор остался где-то в центральной России и стал большим военным командиром, Матвей умер от чахотки, как вернулся с войны. Самый младший — Христофор подался к белым, да и пропал, ни слуху ни духу о нем. Сестра Палага укатила на Аляску с американцем, осталась в Черемшанах Васена, в двадцать с небольшим лет успевшая нарожать шестерых. Кое-кто болтал, что Тарасу отхватил руку в бою не кто иной, как родной братень, но
