направляется в тайгу с заданием внедриться в неуловимую банду монархиста поручика Ковалева. И когда операция по ликвидации банды подходила к концу, один из вновь влившихся в нее, которого Бержецкий когда-то допрашивал в Чите, опознал чекиста. Бержецкого долго пытали, потом за ноги привязали к быку и пустили того вскачь.
Эдика удалось спасти. Ковалева и его головорезов судили. Судебный процесс над монархистами ежедневно освещался в газетах и наделал переполоху в лагере белогвардейцев. А Эдик остался инвалидом на всю жизнь. Его и по сей день называли Эдиком. После госпиталя его как подменили. Многие из первых чекистов уже работали в других областях народного хозяйства, старых товарищей почти не осталось. Неразговорчив стал Бержецкий, угрюм, с новыми людьми сходился трудно. Не мог оправиться от несчастья, не мог смириться со своим увечьем и все надеялся, что еще понадобится для серьезных дел.
Паперный топтался, забыв, зачем зашел в каптерку.
— Ты знаешь, он написал рапорт с просьбой разрешить вернуться в отдел.
— К чему это ты? — непримиримо спросил Бержецкий.
— Да ни к чему. Рапорт у Хомутова. Теперь все зависит от него.
— Ты ведь член партбюро?
— Носов не коммунист.
— И что? Если не коммунист, так и прощать хапугу?
— Да какой он хапуга? Дурак он! Несерьезный человек, вот и все.
— Ну знаешь... В сорок лет о серьезности уже не говорят. Это должно само собой разуметься. А нет — гнать в шею, и весь разговор.
— Я потолкую с ним, ты не шуми. Не совсем пропащий он. И как специалист, к тому же... Нужен нам специалист. Узнает Карпухин о скандале и выгонит. Как пить дать устроит гон. И бегай потом ищи такого. А посторонних в наше дело пускать — сам знаешь, чем может обернуться. А этот у нас весь на ладони. Со всеми недостатками.
Бержецкий с треском затянулся самокруткой.
— Ладно, не уговаривай. Но попомнишь мое слово! Носов еще покажет себя.
Харбин. Июль 1927 г.
— Я искал свободы. Справедливости, черт возьми, искал. Вы черствые люди!
Редактор газеты «Харбинское время» Ивакин, привыкший ко всему, не удивлялся напору беженца. У редактора умные глаза, и Мальков читал в них сочувствие.
— Можно подумать, вы с крыши свалились, а не прибежали из советской России. К таким несчастным, как вы, тут давно привыкли. И сострадания уже не вызвать. Вот так-с, господин Мальков. Искать справедливости? Ее не ищут, а завоевывают. Это известно еще со времен Пугачева и Стеньки Разина. Что, не так? — Ивакин говорил медленно и нехотя, поглядывая в окно.
— Простите, господин редактор, но мне совсем не хочется дискутировать, — сказал Мальков тусклым голосом. — И не за этим я осмелился постучать к вам.
Ивакин не обратил внимания на его слова:
— Вот вы говорите, нет справедливости. — Ивакин уже ходил по кабинету, возбужденно жестикулируя. — И глубоко ошибаетесь. И я вам докажу. Во-первых, что вы считаете справедливостью?
Мальков промолчал.
— Можете не отвечать, ваше дело. Ну ладно. Объявление о розыске вашего родственника не взяли без оплаты, и вы уже кричите: нет справедливости. Вы голодны, вы не ухожены, вы давно не принимали ванны.
При упоминании о ванне по телу пошел зуд, и Малькову нестерпимо захотелось почесаться.
— ...И вы пришли к выводу, что с вами поступили несправедливо. Вы бежали от большевиков за справедливостью, вы ожидали объятий, как великомученик. Так? — Ивакин, держа руки в карманах брюк, согнулся перед Мальковым, изображая всем своим видом вопрос. — И ошиблись. — Он резко выпрямился. — Справедливость есть не только в Харбине, но и в большевистской России. Чего? Вот именно, в большевистской России. Вы не ослышались. И более того! Она есть и в племени людоедов. — Мальков хмыкнул, Ивакин энергично выставил перед собой ладонь, призывая не возражать, а слушать дальше. Мальков нахмурился. Он бы давно уже хлопнул дверью, но кресло было мягким и удобным, пахло ванильными пряниками и неостывшим чаем. — Я к чему это? А к тому, что справедливость существует в любом обществе: будь то первобытное, рабовладельческое, феодальное, капиталистическое или совдепы.
Мальков вынужденно вслушивался в монолог редактора, явно соскучившегося по аудитории.
— Простите, но вы несете ахинею. — Он с трудом и неохотой стал подыматься, но Ивакин неожиданно сильно надавил на плечо:
— Как таковой справедливости, которая бы ублаготворила вас, меня, тех, которые избивали вас в тюрьме, или тех, от кого вы бежали сюда, — такой всеобщей справедливости нет. И не бывает. Вот так. Не су-ще-ству-ет! — с крика перешел на свистящий шепот, жилы на его шее набухли. — Такая справедливость существует только в богадельне. И то не в каждой. Так что же тогда справедливость? — спросил себя Ивакин, приседая перед гостем, и сам же ответил: — Закон! Вот что такое справедливость. Действовать по закону — значит, по справедливости. Писаный он или неписаный, как у людоедов, — это неважно. В Маньчжурии какое общество? Капиталистическое. В таком случае по закону этого общества предопределена частная собственность. Я владелец газеты и не желаю принимать бесплатно объявления. Даже в долг. — Видя, что Мальков пытается возразить: — Разве мое желание незаконно? Законно. Вы на меня можете подать в суд? Нет?
— Нет, — согласился Мальков.
— Ну вот вам и справедливость. Я действую по закону.
— Значит, и у большевиков справедливость?
— А как же. Все чин чином.
— Но там ведь не частная собственность. Нету ее там. Отменили.
— Отменили ведь законом. Землю роздали голодранцам тоже законом.
— Декретом, — поправил Мальков.
— А, все равно. Декрет, закон, закон, декрет. Плюнул в морду — получил пару лет принудработ. Сказал против Советской власти что-нибудь нехорошее — к стенке. Кх! — и нет тебя. Незаконно? Но-но. Все по справедливости. Закон несправедливым не бывает.
— По-вашему, получается, как взял власть в руки, так скорее делать законы, так?
— Непременно! Сразу все надо узаконить. Свое правительство. Себя. Не то быстро голову отвинтят. Вот Ленин взял власть и р-раз! — закон о мире. Два! — закон о земле. Вот как надо.
Ивакин надолго замолчал, предавшись раздумьям. Мальков тоже молчал. Потом произнес неуверенно:
— Значит, закон всегда обязан быть справедливым.
Ивакин тряхнул длинными волосами, недовольно произнес:
— Ну, вот-вот... начинай все сначала... Законы принимаются такие, какие нужны правящему классу. Любой бред может стать законом. Вот в Англии в 1523 году принят закон, по которому нельзя на четвереньках пересекать улицу. — Мальков изобразил на лице недоумение. — А китайцы за пустяк секут головы. Вот так-то, искатель справедливости. Вот мне нужен репортаж или, на худой конец, статья беженца о действительности в России. Вы сможете сделать? — Ивакин остановил пытливый взгляд на собеседнике и тут же быстро добавил: — Естественно, не безвозмездно.
Мальков неуверенно произнес:
— Н-не знаю... Никогда не приходилось...
— Ну, это поправимо. Меня тоже не рожали редактором. — Он позвонил в колокольчик и бросил появившемуся старику в офицерской фуражке: — Сарафанова. Вот вам двадцать гоби, — вытащил из ящика стола четыре желтоватые бумажки, — это аванс. На пару дней, если растянуть, хватит. Берите, берите. Не
