даром даю. А вот и господин Сарафанов, журналист и писатель.
В комнату вошел высокий человек с унылым носом; длинные, по плечи, как и у Ивакина, волосы отливали чистой медью. Из-под распахнутого пиджака выпирало сытенькое брюшко.
— Господин э... Мальков с той стороны. Желает нашей газете оказать услугу. Так что будьте добры...
Мальков потерянно брел за Сарафановым. Тот остановился в коридоре и, глядя близоруко в его лицо, принялся протирать очки.
— Давайте встретимся завтра часа в два на Офицерской набережной Там есть небольшое летнее кафе. Не возражаете?
Виль Сарафанов находился в состоянии очередного творческого запоя. Он долго и отчаянно бился над романом «Агония», выкручивая из себя в редкие минуты вдохновения все до капли. Роман продвигался медленно потому, считал Сарафанов, что сам он никогда не был участником битв с полчищами большевистских армий.
Ивакин поучал: «Читайте классиков, обогащайтесь их мудростью, их словом». Но Виль за всю свою сознательную жизнь, кроме «Муму» Тургенева, не прочитал ни одной книжки и этим гордился, объясняя, что боится влияния на свое творчество других писателей, что иначе они будут висеть над ним как дамоклов меч. У Сарафанова нашлись последователи из молодой творческой интеллигенции, а газета «Наш путь» обозвала это движение «сарафанизмом».
Весь день Мальков провел в одиночестве на усеянном галькой берегу и все размышлял о том, что говорил ему Ивакин.
И уже засыпая, впадая в то блаженное состояние, когда мозг охотно освобождается от впечатлений нерадостного дня, Мальков расслабленно думал: не справедливость должна идти от закона, а закон от справедливости. Он облегченно вздохнул и словно сбросил с плеч непосильную ношу, морщины на истонченной коже лица разгладились, оно приняло выражение умиротворенности. Быстро остывающая вода Сунгари бормотала сонно и ласково.
Мальков спал под четырехвесельной лодкой спортивного клуба «Викинг» и видел себя на мостике парохода, который катал пассажиров вокруг Русского острова.
Свое неудовольствие по поводу вмешательства Ивакина в судьбу Малькова выразил начальник разведки БРП полковник Бордухаров.
— Благодетелем хотите выглядеть? — спросил он, — Вы нам всю партитуру испортили.
Ивакин хмыкнул:
— Будет вам. Ничего мы не испортили. Куда нам до ваших молодцов. По сравнению с вами мы побирушки. Берем то, что вы выбрасываете.
— Никто его не выбрасывал, — досадливо произнес Бордухаров, — это тактический ход.
— А... вон оно что... Ну тогда надо было предупредить. А то получилось, что ваша тактика перехлестнулась с нашей стратегией. — Ивакин язвил. Он давно уже просил Бордухарова информировать о некоторых сторонах своей работы, чтобы информация шла из первоисточника.
— Это все Дзасохов, черт бы его побрал, — проворчал Бордухаров. — Так чего вы хотите от перебежчика?
— Немногого. Статью или интервью.
— Кто с ним будет работать из ваших?
— Сарафанов.
Через двадцать минут начальник контрразведки Дзасохов встретил Сарафанова у кафе «Три медведя», Виль сделал вид, что не заметил его, но тот заступил ему дорогу.
— Как ваш роман? — спросил Дзасохов, посасывая пустую трубку.
— Чего вам от меня надо? — нехотя спросил Виль, давая понять, что не намерен разговаривать.
— Вы меня боитесь, Виль, — сказал Дзасохов с усмешкой. — Набедокурили, не так ли?
Сарафанов с выражением дикой тоски огляделся по сторонам, будто собирался совершить преступление, но вместо этого толкнул контрразведчика на тротуар с проезжей части дороги. Мимо на мягких шинах пронесся фаэтон.
— Я вам жизнью обязан, мой юный друг, — полусерьезно поблагодарил Дзасохов.
— Как вы надоели мне, господин Дзасохов. Если бы я чувствовал за собой какой грех, то не стал бы спасать вашу голову от оглобли рысака.
— И пошутить с вами уж нельзя, Вильямин, — притворно вздохнул Дзасохов.
— Шутки у вас какие-то, как у висельника.
— Ну ладно. Больше не буду. Вы мне нужны. Ивакин сказал, что вам предстоит беседа с беженцем.
— Допустим. И что из того?
— Да ничего. Хотел попросить об одном одолжении. — Дзасохов поддел носком ботинка камешек и снизу вверх посмотрел на долговязого Сарафанова. — Пустяк. Я знаю, вы не болтун и умеете держать язык за зубами. Вам известен Заборов Леонтий Михайлович?
— Это тот, который от Семенова тут?
— Ну.
— И что? — Сарафанов остановился, закурил и опять быстро оглянулся. Он не хотел, чтобы их видели вместе.
— Не имею желания пугать, но дело чрезвычайно важное и щекотливое, хотя от вас требуется минимум участия...
Мальков и Сарафанов сидели в летнем ресторанчике на набережной. Столик напротив заняли пожилой лысый китаец с пораженными трахомой глазами и яркая блондинка лет сорока.
— Что это за обезьяна? — тихо спросил Мальков.
Сарафанов хмыкнул:
— Такой обезьяной и я согласился бы стать. Это господин Фу. Владелец угольных копей в Маньчжурии. Миллионер.
— А это его жена?
— Содержанка. Гертруда Шлиппенбах. То ли немка, то ли австриячка. Пристроилась что надо. Себе бы чего-нибудь такое найти, — Сарафанов усмехнулся, прикрыв рот ладонью.
— Вы его знаете?
— А кто не знает, — глянул в их сторону и тут же поймал взгляд Гертруды. — Ничего бабехен. — Так же тихо спросил: — Вери гуд мадам? То-то.
Они помолчали. Сарафанов думал, как приступить к выполнению просьбы Дзасохова, а Мальков — кто будет платить за розовое шампанское.
— Простите великодушно, но я никак не могу понять мотивы вашего, если можно так выразиться, побега. Ну что вы приобрели, оказавшись в Харбине? Рисковали жизнью. Ведь в вас стреляли при переходе границы?
— Нет. Я пароходом удирал.
— Ну вот, не стреляли, так в тюрьме держали, и даже били, а теперь вы бездомный. Бродяга. Горькая, но правда. Так стоило ли рисковать в ваши-то годы? В России вы имели неплохую работу. Авторитет. Жилье. Семью.
— Семьи нет, — хмуро перебил Мальков.
— Ну ладно. А остались вы у разбитого корыта.
— Возможно. Я, конечно, не ожидал встречи с оркестром. У меня тут двоюродный брат жил...
— Брат ваш выехал из Харбина еще в 1923 году неизвестно куда.
Мальков некоторое время сидел опустив плечи, уперев взгляд перед собой. Наконец через силу произнес:
— Благодарю вас.
Мальков находился в таком состоянии, как будто из-под ног выбили землю и он потерял чувство пространства. В голове ни единой мысли, пустота, и в этой пустоте тонкий, как комариный писк, звон.
— Да... положение аховое. Может, стоит вам вступить в боевой отряд? Это, пожалуй, единственный
