подшучивал, не притворялся, будто не видит, и он не избегал ее присутствия. Ведь ему были известны нимроды настолько дикие, что, на самом деле, стремящиеся к звериным, до-цивилизационным, до- человеческим формам; он знал аресов, настолько агрессивных, которых силой связывали на ночь, чтобы во сне они не выцарапали себе глаз, не вырвали сердец; знал он и демиургосов психе, собственной психе лишенных. Понятное дело, что этого Аурелии он не сказал — да и как бы она приняла подобные сравнения? — но, поскольку обычно он вообще ничего не говорил, теперь она могла свободно подойти к нему и завести беседу. Ведь имелась еще и третья Аурелия: попросту одинокая девушка, осторожно ищущая какого-нибудь контакта с другим человеком, раз — как представлял это себе Ихмет, а он не был полностью уверен в своем таком представлении — раз она была брошена в мир, в котором ситуации и люди были совершенно чужими для нее, чужими ее сердцу и чужими ее разуму. Он не мог бы точно сказать, откуда такое представление взялось, из каких знаков он его выстроил; прикосновение морфы было очень мягким и тонким. Аурелия сплюнула за борт и подмигнула Зайдару. Тени пожаров подземного мира отражались в ее глазах.
Юнга с ближайшего «Алея» хрипло ругнулся в рассветной тишине, и ним род повернул голову.
— Иногда мне кажется, будто бы ты упала прямиком с Луны, — сказал он, следя взглядом за приближавшейся шлюпкой с крысой Навуходоносора.
Все же, краем глаза — краем глаза нимрода — он заметил, как Аурелия инстинктивно выпрямилась, услышав такие слова, и оглядывается через правое плечо.
Понял он все лишь через семь ударов сердца: если бы она вообще была видна, то именно там они и должны были ее видеть — Луну.
Зайдар выпустил из легких облако гашишной синевы.
— А я еще раздумывал, откуда вдруг у него такие знания о движениях небесных тел и жизни в надземных сферах. Этот его Антидектес… — Ихмет оперся подбородком в скрещенные ладони. — А эта его навязчивая страсть по уничтожению какоморфии — вроде бы, в результате смерти сына. Н-да, просто замечательно. Тем временем, она просто желает отомстить за свое Изгнание… Хорошо еще, что я не присягнул ему на верность.
Он видел, как нарастают над ее черепом искровые дуги, а из рукавов плаща выплывают струйки серого дыма.
— Ты служил ему три года, — тихо произнесла она, и это уже была первая Аурелия. — Он что-то тебе обещал? Оплату? Идеал? Врага? Тогда, почему ты служил, а теперь решил бы отступить?
— Я не буду служить ей. Что, сожжешь меня?
— Мне рассказывали, что именно такими вы и являетесь. Если ты отдаешь свою лояльность человеку, который, в свою очередь, отдаст свою кому-то, кто тебе не нравится — означает ли это, будто бы ты уже не должен быть верным? Что же это тогда за верность? Что за лояльность? Неужели ты всякий раз выбираешь и решаешь по собственному хотению — тогда это уже не верность, а животная выгода. Истинных господ не выбирают. Это они выбирают нас. Считаешь, будто можешь уйти? Иди и скажи ему это.
— Следовало догадаться раньше. Хотя бы прошлой зимой в Александрии, когда застал тебя в термах с Амитасе и ее аресом, вся форма той ситуации, как вы на меня поглядели… Ха! А я не мог понять, почему он не убил ту змею — это Манат меня ослепила, ничего иного. Шулима искала милостей Чернокнижника затем, чтобы его уничтожить — уже в Херсонесе — кратистосы никогда не прощают, ничего не забывают — но я не собираюсь принимать в этой игре…
— Оставь нож в покое.
Плащ из шерсти хумии начал тлеть на плечах Аурелии. Она развернулась к нимроду передом, отодвигаясь от реслинга. Ближайший моряк находился в нескольких пусах далее, дремал за не до конца развернутой бухтой каната. Шлюпка с крысой Навуходоносора выплывала из-за кормы «алея». Ветер слегка шевелил гриву убитого морского змея.
Ихмет не выпрямился, не отвернулся от реслинга. Лишь положил пустые ладони на поручне. Приглядывался к тому, как внутренности монстра меняют цвет в лучах восходящего солнца.
— Ты способна поверить, что когда я первый раз его встретил, он был ниже меня, и даже во время бесед за столом к нему не слишком-то прислушивались, перебивали? Это было благородно: помочь Бербелеку Коленицкому, когда он нуждался в помощи, поделиться с ним силой, когда сам он ее уже не имел. Но потом он начал заполнять очередные предлагаемые ему Формы, каждая из которых была больше предыдущей: любовника, отца, гегемона джурджи, мстителя, стратег оса. Ведь она же является каким-то ведь минским текнитесом психе, правда? Шулима. Прошлым месяцем, в Аргенторатийской курильне… он уже говорил о себе: кратистоубийца, кратистоубийца. Пойдет на Чернокнижника и погибнет.
Аурелия придвинулась к Зайдару, он почувствовал волну тепла.
— А ведь ты ему верен, — шепнула она. — Тебе это важно.
— Тебя не было, когда в секстилисе с неполной сотней людей он захватил крепость Данциг. Оставшиеся в живых защитники сами сбросились на камни. Чувствовалось, вот идет История; а мы в шаге за ней. Это не то же самое, что конвоирование караванов и охрана судов.
— Мы его не покинем.
Нимрод неожиданно развернулся, хватая девушку за плечи. Форма была совершенно другой. Аурелия только откинула голову и хрипло рассмеялась (Аурелия третья).
Ихмет поцеловал ее в горячее запястье.
— Мои внучки… ты, верно, моложе даже, чем они.
— Господин Зайдар, что это вы! — громко причмокнула она.
— Господин Зайдар обкурился гашишем, нудно огня, чтобы погасить огонь; ой, видно тогда попка у тебя задымится.
Аурелия фыркнула ему горячими искрами прямо в лицо. Ругаясь, он начал гасить усы и бороду. Девушка, уходя, смеялась. Проснувшийся матрос что-то крикнул ей в спину на гэльском. Она послала ему воздушный поцелуй.
Ихмет гядел, как она сворачивает к корме и исчезает за основанием мачты. Выходит, лунянка, так. Разве именно такими не описывал их Эллинг. «О горящих телах и испепеленных душах». Достаточно было глянуть в глаза эстле Амитасе. Змея, Змея. С первого же мгновения, когда увидал ее в цирке — усмешка, жест, взгляд, уже тогда пыталась захватить меня в сети, манипулировать. Эстлос Бербелек того не видел, поскольку желал, чтобы им манипулировали; но именно таким образом человек и попадает в зависимость: уже не видит себя, лишь собственное отражение в чужих глазах, и именно оттуда черпает свою морфу. Даже когда потом, в Африке, Амитасе ему поддавалась — поддавалась ему, поскольку именно такого Иеронима Бербелека желала: который вынуждал бы покорность. Она, а точнее, ее Госпожа, Лунная Ведьма. Теперь Бербелек пробуждает в Европе новый шторм истории, поднимает волны древних ненавистей, будто бы неожиданно модным, правым и единственно истинным стало отвернуться от Чернокнижника и возвести штандарты против Москвы, будто бы именно такова Форма конца века. Все знают, почему он это делает, всем знакомо его имя и его месть; да, Бербелек представляет собой столь очевидный элемент истории, что никто уже ни о чем и не спрашивает. Я и сам не спрашивал, морфа побеждала: Возвращение Бербелека. Именно так модно, право и единственно истинно. А Ведьма прекрасно об этом знает: никто не станет выискивать скрытый мотив, когда имеется явный, столь очевидный. Ей был нужен кто-то, кто повел бы их на Чернокнижника — и она нашла Иеронима Бербелека, идеальное орудие. Следовало его лишь вернуть к жизни. Притянуть к Формам могущества, замутить в голове сказками о всемирной какоморфии; и я погублю его сына; ложь настолько громадная, что ее невозможно свергнуть по причине самого размера — и все: безопасная месть чужими руками. А Шулима до сих пор мутит ему голову, присутвуя или не присутствуя, отравляет ему психе, черная крыса Иллеи. И из этого колдовского круга нет выхода. Он сплюнул за борт. Нужно самому ее убить, прибью Змею. Еще до того, как она отправит его на смерть. Ему же даже нет смысла об этом упоминать, он ничего не видит. Но ведь кто-то обязан защищать его перед Луной. И это никак не Аурелия.
Шлюпка Навуходоносора медленно проплывала мимо растянутого на волнах павлиньего хвоста морского змея.
Аурелия Кржос спустилась по кормовой сходне на первую нижнюю палубу, свернула в главный коридор и остановилась перед дверями в пассажирские кабины. Когда «Филипп» не перевозил пассажиров,
