из резервировал за собой капитан, Отто Прюнц, он же хозяин; теперь их все занял стратегос Бербелек, поскольку был совладельцем «Филиппа Апостола», равно как и всего торгового флота Купеческого Дома Ньюте, Икита те Бербелек.
Перед дверями стояла пара хоррорных, тяжелые, с воронкообразными стволами кераунеты опирали на сгибах локтей — эти «акулы» со стволами, похожими на ассиметричные раковины, как правило, заряжали гвоздями и гравием; в узких помещениях (как здесь) всего один выстрел из них насмерть ложил все живое.
Хоррорные отдали Аурелии салют. Она стряхнула пепел с плаща и вошла.
Слева салон и кабина арматура, справа элитные кабины. Корабль слегка закачался под ее ногами, инстинктивно стала балансировать всем телом. Сквозь иллюминатор-розетку проникали горизонтальные лучи восходящего солнца; она не прищурила глаза: оно ее никогда не слепило. Без стука открыла левую дверь.
— …на влияние Третьего Пергамона, если Марий Селевкид Без Короны встанет под стенами Амиды. Там сталкиваются антосы Чернокнижника и Семипалого. Когда ты уже закончишь свою победную кампанию в Европе, тебя приветствуют с раскрытыми объятиями, эстлос, это я могу заявить с уверенностью.
— От имени?
— Я всегда говорю от его имени. Разве что заявлю, что это не так.
Все рассмеялись.
Аурелия вошла и тихо закрыла за собой двери. Несколько голов повернулось в ее сторону, но никто прибытия смуглокожей девушки не прокомментировал.
Обширную каюту заполнял невидимый дым харказовых курений; она сморщила нос. Прошла к открытому шкафу с винами (босые стопы не издавали ни звука, когда шла по мехам Норда и персидским коврам) и налила себе чару мидайского.
Когда она повернулась, стратегос Бербелек стоял над разложенной на столе картой и водил пальцем по морям, горам и городам. Подошла. Иероним подумал, что вино для него и вынул чару у нее из руки. Аурелия кивнула.
Бербелек выпил, поставил чашу за Уралом и вопросительно глянул на Якуба ибн Зазу, крысу кратистоса Ефрема Песчаного. Крысы сидели в кожаных креслах, расставленных неровным полукругом у овального стола. Их было шестеро — глаза, уши и голоса Сил, с которыми эстлос Бербелек уже залючил союз того или иного рода.
Якуб ибн Заза, эйдолос Ефрема Песчаного, корона которого на севере касается корон Семипалого и Навуходоносора, и который накладывает свою морфу на всем Джазират ал’Араб, до самого Восточного Океаноса.
Эстле Анна Ормицкая, эйдолос Свято вида, Повелителя Лесов и Лугов, отпихнутого за Фистулу армиями Москвы, стиснутого теперь между землями готов, кельтов, нордлингов и гуннов и антосом Чернокнижника.
Ритер Олаф Запятнанный, эйдолос Тора, корона которого растянулась от Балтики до Северного Льда, и в морфе которого родятся поровну жаркое безумие и холодная красота.
Лапидес, ангел железа и бронзы, эйдолос Юлия Каденция, Короля Бурь, базилевса Оронеи.
Эстле Рабития Шаейг, эйдолос Уперта Молодого, Протектора Готов, границы ауры которого покрываются с границами Готланда, от Тора до Лео Вилле, и вместе с тем — до Эрика Гельвета.
Муссийя, эйдолос Маузалемы, самого слабого из Тройняшек Инда, осевшего дальше всего к северу, Спящего Любовника, в морфе которого каждый находит любовь собственной жизни, с короной, что сталкивается с коронами Ефрема, Семипалого и Чернокнижника; триста лет назад Чернокнижник похитил, морфировал и распял дочку Маузалемы, с тех пор длится война между князьями Инда и уральскими ордами.
Якуб ибн Заза лишь пожал плечами в ответ на взгляд Бербелека.
Стратегос поднял бровь.
— Селевкиды сидят на нашей шее уже сто лет, вздохнул крыса Ефрема. — Но официально ведь их защищает не корона Дедушки Пустыни. Просто-напросто: отправились в Паломничество к Камню и не вернулись. Проживают в антосе АльКабы. Быть может, эстлос, тебе следовало бы вызвать посла Камня, хе-хе-хе.
Аурелия поглядела на карту. Это была керографическая карта: цвета, линии и описания на ней касались раздела кероса мира, отражали актуальное равновесие сил кратистосов, показывали фокусы их Антонов, направления падения напряжения морфы и границы аур. Карта включала в себя Европу, северную Африку и большую часть Азии. Посредине расплывалось фиолетовое пятно антоса Чернокнижника; черными пентаграммами были отмечены три уральские твердыни, Москва и Родзежоград Аральский. Сибирские пути племен из-под морфы Деда Мороза заканчивались и начинались где-то за восточной границей карты. Бербелек поставил чару в самом центре фиолетового пятна.
— У Селевкидов нет никакой армии, — сказал стратегос. — Марий уже не только Без Короны, но и Без Меча.
Аурелия вспомнила те выжженные до желтой кости стены предвечных цитаделей, топорные строения, вырастающие где-то из горячих песков, и худых стражников на их кренеляжах, крышах, башнях, закутанных в черные бурнусы — только глаза светились из под тюрбанов. За их спинами висели выщербленные кераунеты с абсурдно длинными стволами, покрытыми выжженными на пахлави строками Корана. Полу- дикари смотрели на них с презрением — пока не встали в огне их покрытые песком одежды. Песок, песок, песок — в воздухе, в воде, в коже; чудовищные песчаные бури, находящие прямиком из сердца пустыни. Некоторые, всего лишь слепые феномены аэра и ге, а некоторые — охваченные Формой жизни, истинные джинны, более грозные, чем самые грозные лунные анайресы. В такое время все прячутся внутри своих безоконных строений, со стенами толщиной в два пуса, и пережидают вой геозоонов: день, ночь, день. Такова жизнь народов пустыни. Но не тех бродячих племен, признающих лишь морфу Камня, распыленных по пустошам песка и солнца. Это они провозили контрабандой Бербелека и его людей в Вавилон и назад, молчаливые наездники на верблюдах и мумиях, никогда не открывающие лиц, с Формой, твердой словно пустынный валун, отшлифованные самыми бешеными хамсинами. Аурелия слышала, будто бы им знаком язык джиннов, будто они разговаривают с пустыней, с мчащимся песком; их женщины выходят в безлунные ночи в хамаду, ложатся под звездами с воющими джиннами, и так зачинают ига наци, Даймонов Хамхина, в жилах которых черными комьями перекатывается Земля, точно так же, как в жилах гиппырои течет Огонь. Эстлос Бербелек вышел той ночью на возвышенность развалин Ал-раццы, чтобы встретиться и заключить договор с Марием Селевкидом. Аурелия пошла за ним украдкой, охраняя его, даже вопреки его воле, как приказала Госпожа. И тогда увидела монарха в изгнании в его истинной морфе, в песчаных одеяниях, восстающего из песка и гравия, аристократа ига наци — вот как Мария Селевкидская пережила одинокое бегство черех хамаду и из чьего семени родила потомка древнего народа. Эстлос Бербелек заключил с ним той ночью почетный союз — слово, рукопожатие и смешанная кровь — содержания которого не знала. Сколько уже подобных присяг она видела — быть может, он принимал их от имени Госпожи (в чем Ритер Огня сомневалась), тем не менее, он давал присягу, и ему присягали, его Форме верили.
Аурелия налила себе очередную чару мидайского.
— Там, в Пергамоне, мы второй фронт не откроем, — продолжал стратегос, — пока люди Семипалого и Иоанн Чернобородый не заявят о нейтралитете. Даже первый фронт на практике не существует, мотаются от стычки к стычке, я перемещаю по несколько сотен туда-сюда, когда мне местный королишко разрешит.
Эстле Анна громко сложила веер.
— Ты же прекрасно знаешь, эстлос, что все происходит не так, что кратистос вызывает к себе короля и говорит: «А теперь будешь слушать Иеронима Бербелека». Со временем, все они будут разделять его убеждения, и победит Форма новой отваги, протеста против Чернокнижника и надежды на триумф; но это потребует времени, и дольше всего — в случае аристократии. Понятно, чем больше побед ты сам им принесешь и чем большую дашь надежду, тем скорее все это пойдет. Но в данный момент ты должен начать уже вести переговоры непосредственно с царями и королями.
— Если бы официально нанялся к кому-нибудь в качестве стратег оса, — буркнул Олаф, — ты сразу же располагал бы армией.
