– Кто первым вступит в Берлин – наши или союзники?

– Наши! Теперь уже нас не остановить!

– Говорят, какую-то бомбу новую Гитлер выдумал…

– Вранье! Такого, как у нас, оружия сейчас нет ни у кого!

– Дай бог тебе здоровья!.. А как с Англией и Америкой? Не отступятся ли они от нас? Можно им верить?

– Сейчас не отступятся. А вообще-то, конечно, главные силы Германии сосредоточены на нашем фронте. Союзникам сдают они города без боя. Но все равно ничего теперь из этого не получится! Не на таких напали!

– Ясно, Германии выгоднее иметь дело с ними…

– А как будет дело с германским правительством?

– Будет суд. Уже готовятся материалы!

– А если они сбегут к американцам? Что ты попишешь?

– Мы потребуем, чтобы передали их нам.

– А они откажутся! Что тогда?

– Как это откажутся? Да вы не беспокойтесь, товарищи! Все будет так, как надо! Все, кто нам причинил столько зла и несчастий, все до одного ответят головой! Никто не уйдет от заслуженной кары! А как же! Мы еще встанем на ноги! Вернется радость в каждый наш дом! Вы не бойтесь, друзья! Столько вы вытерпели, столько совершили героических дел! Потерпите еще немного, еще самую малость, и воздастся вам за все ваши лишения и труды. Потерпите еще чуточку, прошу вас! – попросил лектор так, словно исход войны решали мы – сотня стариков, женщин, детей и инвалидов.

Я обвел взглядом собравшихся и убедился, что это было именно так, что именно от них – от этих суровых, грубых, добрых людей – зависела всецело судьба войны и моей страны.

Лектор замолчал и неловко улыбнулся.

– Лекция окончена! – объявил Кишварди.

Народ стал расходиться. Я взял Хатию под руку и подошел к балкону.

– Да ты, оказывается, отличный парень! – говорил Герасим лектору, похлопывая его по плечу. – Кишварди, сегодня вы мои гости! Ты, наш уважаемый гость, и ты, Макар, и ты, Асало, и ты…

– Что вы, что вы… Спасибо… – стал отнекиваться лектор.

– Никаких «что вы»! Пойдешь ко мне, только… есть придется руками! – И Герасим обнял лектора.

…Со двора дяди Герасима до утра доносились веселый шум, громкие возгласы и застольные песни.

ДАНКЕ ШЁН

И опять в нашем доме опустел ларь, опять остыл кеци. А до осени рукой подать. Еще неделя, и поспеет молодая кукуруза! И село ждало исхода этой недели, как мать в конце шестого месяца ждет прорезания первого зуба у своего первенца. Но пока кукуруза еще не поспела… А голод сосет, сосет под ложечкой…

– Сосойя, сбегай к Мине, возьми взаймы горшок муки! – попросила тетя.

– Никуда я не пойду, стыдно мне! Ступай сама!

– Я пока разогрею кеци, – нашла тетя причину.

– Кеци разогрею я.

– А кто наколет дрова?

– И дрова наколю я!

– Ольхи надо нарвать…

– Я нарву!

Тетя задумалась. Я понимал, что ей не хочется идти к Мине, неудобно просить муку у матери своего ученика. Но я боялся, что мне Мина может и отказать, а с тетей поделится последним куском мчади каждый, к кому бы она ни обратилась с просьбой.

– Сосойя… – начала тетя.

– Не проси, тетя, все равно не пойду, – прервал я ее. – Пойми, стыдно мне, стыдно, стыдно!

– А мне не стыдно?

– Мне еще больше стыдно!

Тетя взяла горшочек и вышла из кухни. Я выбежал во двор, выдернул из плетня несколько кольев, развел в очаге огонь, сунул туда кеци, поставил рядом медный кувшинчик с водой, набрал сухих ольховых листьев и стал дожидаться тети. Она скоро вернулась, поставила горшочек у очага и стала засучивать рукава.

– Что сказала Мина? – спросил я. Тетя высыпала муку в корыто.

– А, тетя?

– Налей воды! Я налил.

– Скажи, тетя!

Тетя стала месить тесто.

– Пусть, говорит, Сосойя снимет с огня кеци!

– А еще что?

– Пусть, говорит, Сосойя выстелет кеци листьями.

Я выполнил и это поручение. Тетя положила тесто на раскаленный кеци. Тесто зашипело. Я проглотил слюну.

– А еще что?

– Еще? Не смей, говорит, кормить этим мчади бессовестного Сосойю!

Тетя накрыла кеци куском жести и посыпала горячей золой.

– А ты что ей сказала?

– Сказала, что не посмею!

– А что она сказала?

– Если, говорит, Сосойя не заткнется, сунь ему в рот горячую головешку! – И тетя поднесла к моему носу головню.

Я заткнулся.

Трудно, очень трудно голодному мальчику сидеть у очага и ждать, пока выпечется мчади! Как медленно тянется время! А под ложечкой сосет, ох как сосет… Рот наполняется слюной, не успеваешь глотать ее!.. Я не в силах больше сдерживать себя. Я приподнимаю кусок жести. Из-под нее вырывается горячий, ароматный пар.

– Не лезь, Сосойя! Тесто еще сырое! – прикрикнула на меня тетя.

– Ну и что? Свиней и индюшек специально кормят сырым тестом! – оправдался я.

– Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!

Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты. Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.

– Рано еще, тетя! – сказал я.

– Слава богу, готово! – проговорила тетя и вынула из кеци полусырой мчади.

Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку еще на две части.

– Ну ешь, бездельник!

Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.

Я и тетя обернулись к распахнутой двери.

Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковыбритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.

– Немец, плен! – произнес он на ломаном русском языке.

Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку – живых немцев. Для меня же это был первый «настоящий» немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.

– Гутен морген! – сказал немец и вежливо поклонился.

Вы читаете Я вижу солнце
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×