улыбалась ей, сколько та себя помнила. Она казалась едва ли старше Белорозы, какой та стала сейчас. Она погибла вскоре после того, как был написан этот портрет, – как-то утром она наткнулась на улице на отряд варваров. Они изнасиловали ее прямо на мостовой, а потом убили, пока горожане Кайлама разбегались в страхе. Жестокость была для варваров политикой, демонстрацией превосходства. Златоцвете просто не повезло: она попалась им на пути после получения приказов Хола.
Воспоминания далекого детства жгли сердце Белорозы раскаленным железом.
– Прощай, мамочка, – прошептала она. – Ты все поняла бы. Надеюсь, я смогу быть достойной твоей памяти.
Она привстала на цыпочки и поцеловала портрет. Она делала это раньше только однажды, в тот вечер, когда Волнорез спросил ее, не возражает ли она, если его отец зайдет к ее отцу переговорить о брачном союзе между двумя домами. Помолвка состоялась, но свадьбу пришлось отложить из-за восстания. Где он теперь. Волнорез Кравский? Лежит ничком в луже крови у Мельничного ручья? Или похоронен в братской могиле рядом с Утрозвездом Верлийским и многими, многими другими?
Вернувшись к себе в комнату, Белороза умылась и расчесала волосы. Дрожа – не только от холода, – она обдумала наряд, который наденет. В правление варваров люди Междуморья – особенно женщины – научились одеваться в обществе скромно и незаметно. Только у себя дома позволяли они себе носить традиционные одежды своих предков. В последние несколько недель они с радостью вернулись к древним обычаям, и улицы снова расцвели яркими красками. Однако недолгая весна восстания прошла, и снова наступала зима террора.
Она начала со своего любимого платка, который соткала сама из лучшей шерсти, какую только удалось достать, – легкого, как из тонкого хлопка, ало-изумрудного. Она накинула его на левое плечо. Углы опускались ниже колен. Она расстелила платок на кровати и укоротила на треть.
На правое плечо она предпочла накинуть шелк, принадлежавший еще ее бабке – медные цветы на ярко-синем фоне. Его она укоротила наполовину, потом повязала на пояс золотой кушак, расправив свисающие концы тканей так, чтобы они образовывали подобие юбки.
Она надела серебряные сандалии, бабушкины серьги из оникса, жемчужное ожерелье, подаренное ей Волнорезом к помолвке. Она старалась не думать о Волнорезе. Она знала, что ее отец убит. Ей рано было еще терять надежду на счастливую любовь. Так у нее по крайней мере сохранялся смысл жизни, ведь мести с весьма сомнительными шансами на успех было недостаточно.
Только после этого решилась она посмотреться в зеркало. Сердце ее колотилось, дыхание перехватывало. Обнаженные руки, обнаженные ноги, едва прикрытая грудь – она бы не стала показываться в таком виде перед отцом и даже перед Волнорезом, во всяком случае, до свадьбы. Даже по собственным меркам она вырядилась абсолютно бесстыдно, значит, варвары точно придут в ярость. Ну и пусть, позор смущал ее теперь меньше всего. Пусть наживкой послужит ее собственное тело.
И последнее – она спрятала за кушаком стилет.
Белороза спустилась по лестнице и вошла в гостиную, стараясь держать голову высоко и шагать не спеша. Гостиные ее далеких предков представляли собой настоящие залы, пригодные для балов, в них свободно могли разместиться десятки людей. Эта казалась тесной даже тогда, когда в ней собирались все восемь вождей сопротивления.
Маленькая ниша над очагом была занята. В каждом доме Кайлама и всего Междуморья над очагом обязательно имелась такая ниша. Когда-то в них жили домашние божества. Потом нагрянули варвары и разбили всех богов, которых смогли найти. Только пустые ниши остались воспоминанием об утерянной свободе. Сколько Белороза помнила себя, ниша эта оставалась пуста за исключением редких случаев, когда отец отпускал всех слуг, запирал двери и вынимал из тайника Верла, чтобы поклониться ему. Когда дочь достигла совершеннолетия, он представил ее богу, и с тех пор они поклонялись Верлу вместе.
Месяц назад боги Междуморья снова вернулись на свои места. Вот и сейчас Верл стоял в своей нише по древнему праву – маленький белый голубок. Не то чтобы он был красив или слишком похож на настоящего, просто глиняное изображение птицы. Один глаз обозначался маленьким черным камешком, на месте другого была дырка. Его ноги были скручены из проволоки, и он потерял пару когтей. Он был очень стар – тысячу лет, а может, и больше. Он был богом семьи Белорозы, и она любила его.
Она опустилась на колени и склонила голову. На камине перед ней лежали меч и золотая цепь, заляпанные засохшей кровью.
– О Пресвятой Отец, услышь мою молитву. Мне нечего поднести тебе…
– Ты даришь свою жизнь, – ответил шепот. – Какой бог может желать большего? Кстати, раньше ты всегда называла меня «Матерью».
Белороза улыбнулась сквозь слезы.
– Теперь я глава семьи. Мне кажется, Отец подходит лучше.
– Как тебе больше нравится, – прошептал голубь голосом тихим, как далекий-далекий прибой. – Ты последняя из моих птенцов – по крайней мере сейчас, – и все остальное не так уж важно. И потом, кто сможет отличить голубя-отца от голубки-матери… кроме разве что другого голубя?
– Значит, Святая Мать, – вежливо поправилась Белороза. – Дай мне храбрости исполнить задуманное.
– Я не могу дать тебе храбрости, дитя мое, ее у тебя и так не меньше, чем у твоих предков, ведь я знаю твою семью не сосчитать сколько лет и зим. Я горжусь тобой, как гордился Утрозвездом, когда он, овеянный славой, заходил ко мне два дня назад. Никто из твоих предков не поднимался выше него.
Белороза подавила всхлип.
– Мне нечего подарить тебе, Пресвятая Мать. Я прошу твоего позволения взять вот это. – Она положила руку на странную цепь.
– Это сильно увеличит риск, – вздохнул бог.
– Но увеличит и мои шансы на успех?
– Это тоже. Так что бери ее вместе с моим благословением.
Белороза подняла цепь. Цепь была тяжелее, чем казалась на вид. Она зазвенела и обожгла ее пальцы холодом. Белороза положила ее на ковер рядом с собой.
– А ты сама, Госпожа? Вернуть ли мне тебя в потайное убежище?
Последовало молчание. Потом бог вздохнул:
– Я ведь очень мелкое божество, дорогая моя. Я не могу заглядывать в будущее далеко. Я даже не знаю, будешь ли ты жива или нет сегодня к вечеру, но знаю, что дом этот уже не будет стоять на этом месте завтра. Да каждая ваша судомойка понимает это. Так что заверни меня лучше в тряпку поневзрачнее и захвати с собой. Отдай меня чужеземцу и накажи ему бережно хранить меня до срока. Он поймет.
– Чужеземцу? – вскричала Белороза, пораженно глядя на маленькую фигурку. – Чтобы он хранил наше домашнее божество? И что за чужеземец?
– Так надо. Ты узнаешь его при встрече. Поспеши, дитя мое! Время жертвоприношения близится. Варвары уже жгут костры на холмах.
Белороза невольно вздрогнула. Ей показалось, что кости ее стали мягкими от страха. Она вспомнила улыбающийся портрет наверху.
– Смелее, последняя из моих птенцов! – тихо прошептала голубка. – Будь отважной, и за тобой придут другие. Будь отважной, и мы добьемся отмщения.
Завернувшись в тяжелый шерстяной плащ, держа в руках два маленьких свертка, поспешила Белороза во дворец. Небо уже светлело, солнце играло на печных трубах и черепичных крышах Кайлама. Ветер нес по темным еще улицам легкий соленый аромат моря. По городу бесцельно слонялись собаки, озадаченные тишиной и отсутствием людей. В порту должно быть все по-другому. В порту сейчас толпы обезумевших людей рвутся на последние отходящие корабли. Детский плач, крики…
Со дня битвы при Мельничном ручье прошло два дня.
Прошлой ночью на холмах запылали костры торжествующих варваров.
Сегодня начнется месть.
Кайлам погибнет первым – до него ближе, и вдобавок именно магистрат Кайлама поднял знамя
