В молодости он участвовал в неудавшемся восстании Утрозвезда и был ранен, хотя и не слишком серьезно. Он бежал из Кайлама на том же корабле, что и Волнорез.
Все не сговариваясь посмотрели на актрису. Я даже удивился тому, что у нее осталось стыда хотя бы на то, чтобы покраснеть. Я с нетерпением ждал рассказа о том, как же на самом деле удалось Белорозе бежать от Вандока, но так и не услышал этого. То ли этих подробностей в таинственной шкатулке капитана Тигра не обнаружилось, то ли он решил пощадить чувства актрисы и не поднимать больше этот вопрос.
– Итак, майстер Омар прервал рассказ на самом интересном месте, как справедливо заметил его честь. Я прочел воспоминания непосредственного свидетеля встречи, которая произошла той ночью. Я расскажу ее вам так, как она запечатлелась в моей памяти. Если для рассказа необходимо название, я назвал бы его так: «Рассказ о невероятном претенденте на трон».
11. Рассказ солдата
В двадцать пять лет Пами был изгоем на костылях и без гроша в кармане. В пятьдесят – почтенным гражданином, знаменитым, богатым и глубоко несчастным. Ну, если и не несчастным, то, во всяком случае, не счастливым.
Ему везло, возможно, даже слишком везло. Он знавал сотни беглецов, покинувших родину одновременно с ним. Среди них были люди умелые и умные, отважные и решительные, но мало кто из них добился такого положения, как он. Ему нравился почет и уважение, нравился роскошный дом со множеством слуг. Он любил жену и дочь, и они любили его.
Если бы он добился всего этого отвагой, опасным ратным трудом – или хотя бы везением, случайным полетом стрелы или ударом меча в битве, – он мог бы хоть немного гордиться своим положением, но он боялся, что все это лишь заслуги Баргара. Он был благодарен богу, но этого ему было мало.
Как раз накануне прибытия Пами на остров эмир распорядился пополнить ряды альгазанского Иностранного Легиона. Благодаря опыту боев с варварами и полученному при Мельничном ручье ранению Пами пришелся весьма кстати. Он показал себя храбрым, верным и исполнительным воином, но не забывал следовать советам своего бога, который не раз и не два спасал его от беды. За следующие двадцать лет он дослужился до высших постов альгазанской армии, неоднократно приводя войско эмира к победе.
При всем том у него нашлось время и на ухаживания, и он завоевал сердце дочери богатого купца. Их брак и теперь, много лет спустя, мог по праву считаться счастливым. Пами даже думал, что тут сыграли немалую роль его частые отлучки – им никогда не удавалось побыть вместе достаточно долго, чтобы надоесть друг другу. В конце концов, он не измучил жену бесконечными родами, как это бывает во многих семьях.
Теперь он был слишком стар, чтобы оставаться солдатом, а другого ремесла он не знал. Трубы возвещали о его появлении, когда он навещал дворец эмира, но он редко заходил туда, ибо терпеть не мог дворцовых интриг. Его шурины и без него неплохо справлялись с торговыми делами. Хотя честность их по отношению к посторонним вряд ли могла почитаться образцовой, сестру свою они, во всяком случае, не обманывали, так что в деньгах недостатка не было.
В пятьдесят Пами мог надеяться еще на десять, а то и больше лет жизни. Вот только что с ней делать?
Освободить родину, подсказывал ему внутренний голос. Вести из Междуморья продолжали приходить душераздирающие. Вандок Безжалостный продолжал править страной, убивая каждого, в ком видел угрозу своей власти, – даже, говорили, и собственных сыновей. Его убийцы рыскали по стране, грабя и убивая всех, кто под руку попадется, состязаясь в жестокости. Самый верный способ завоевать расположение царя это обрушить на жителей страны к югу от гор какой-нибудь новый ужас. И месяц за месяцем юношей и девушек угоняли на север, чтобы принести в жертву Холу.
Семь городов лежали в развалинах, да и все окрестности были опустошены. Заморские купцы избегали заходить в порты, ибо местным жителям нечего было предложить на продажу. Единственным исключением были работорговцы, наполнявшие трюмы своих судов множеством добровольцев.
Беженцы в Альгазане помогали чем могли, но помощь эта была мизерна. Мало кто из них разбогател настолько, чтобы делиться. Время от времени они фрахтовали корабль и вывозили оттуда новую партию беженцев – редко в сам Альгазан, ибо эмир справедливо опасался потока нищих иммигрантов, разреши он это. Но даже подобные благодеяния были редки. Беженцы, в какую бы страну ни забросила их судьба, чаще всего обречены были прозябать в нищете. Все хорошо понимали это, и все же каждый корабль, покидавший порты Междуморья, ломился от толп беженцев.
Но не все убежали из страны, и не все искали такую возможность. Пами знал многих жителей Междуморья, состоявших с ним в дальнем родстве. Он предлагал им убежище под своим кровом и получил отказ; он делал все, что мог, чтобы помочь им, хотя золото и не всегда достигало адресатов.
Собираясь, изгнанники всегда заводили разговор о создании освободительной армии и высадке в Междуморье, чтобы изгнать ненавистных варваров, но подобная кампания требовала куда больших средств, чем они могли бы собрать. Более того, никто из них всерьез не верил, что такая попытка увенчается успехом. Вандок слишком опытный тиран, а Хол – слишком сильный бог.
Итак, через несколько дней после своего пятидесятилетнего юбилея Долгопамять Баргарский, известный семье и друзьям как Пами, а правителям Альгазана как Пами-паша, мучался тревогой и беспокойством.
Поздней ночью, распрощавшись с друзьями, Пами, мучимый бессонницей, неприкаянно бродил по своему темному дому. Жена его давно уже отправилась спать. Как обычно, разговор в этот вечер зашел о страданиях Междуморья. Как обычно, новости были плохими. Как обычно, все предложения были скоропалительны и неосуществимы. Пами-паша достаточно повидал на своем веку, чтобы сразу узнавать безнадежное дело, а каждый новый план, выдвинутый за столом, был еще безнадежнее предыдущего.
Человек не может ходить бесконечно. В конце концов он забрел в свой кабинет, к нише, в которой обитал Баргар. Пора было спать – значит, самое время для вечерней молитвы. Он опустился на колени, как делал несчетное количество раз до этого, и сделал подношение богу, как делал это еще его отец много лет назад. Только отец его предлагал богу медяки, а Пами предлагал ему золото. Он положил перед нишей золотой, добавив его к семи уже лежавшим там монетам. Рано или поздно перед богом накапливалась вполне солидная сумма, но рано или поздно Баргар говорил об этом, давая Пами распоряжение купить на нее жене новый экипаж, или одарить нежданным богатством случайного нищего бродягу, или сделать еще что-нибудь столь же непредсказуемое. В конце концов, золото принадлежало богу, и он волен был поступать с ним как ему заблагорассудится.
Когда с приношением бывало покончено, Пами говорил о своей благодарности богу и о своих печалях. И всегда кончал простой молитвой: «Скажи, как могу я помочь им, о Пресвятой Отец?»
Иногда бог отвечал, иногда нет – и боги, и тигры, как известно, отличаются непредсказуемым характером. Но когда отвечал, ответ его, как правило, звучал одинаково: «Я твой бог, сын мой, но не бог твоего народа. Тебя я могу хранить, могу содействовать твоему процветанию, но над ними нет моей власти. Я не могу устоять против Хола, ибо я всего лишь маленький бог. Малые боги не могут тягаться с великими богами – это познали на своем опыте еще твои предки. Так что живи и наслаждайся теми житейскими радостями, что доступны тебе».
И в эту ночь Пами упрямо повторил свою обычную молитву: «Скажи, как могу я помочь им, о Пресвятой Отец?»
И в эту ночь Баргар ответил просто: «Ступай к воротам и найди отрока, что ждет там. Пригласи его в дом, и выслушай его, и поверь ему».
На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать – тощий как удилище, не слишком чистый, но, похоже, сообразительный и здоровый. На нем была потрепанная набедренная повязка, и он так стискивал в руках маленький сверток, словно тот был ценнее короны эмира. Волосы его слиплись прядями, один глаз заплыл. Он стоял в свете фонаря Пами, улыбаясь ему и дыша тяжело, словно только что бежал, но Пами наблюдал
