потом снял. — Чувствую сильное ермолаевское влияние. Ну, колись, Ермолаев насоветовал?
Он тебя учит, как дела раскрывать надо? Переквалифицируя в несчастные случаи.
— Это не тот Ермолаев, который на Литейном поработал? — напомнила о себе Гюрза.
— Он самый, — подтвердил подполковник. — Ладно, мы еще поговорим о несчастных случаях, товарищ лейтенант.
По тому, каким тоном было дано обещание, даже по неуловимым оттенкам голоса Григорцева, недоступным постороннему уху, Беляков понял, что нового «глухаря», скорее всего, не будет. Кому он нужен? В отличие от несчастных случаев.
— Так вот, вернемся к вашему Марьеву… — начальник отделения призадумался. — А кстати, Тенгиза в розыск дали?
— Обижаешь, — покачала головой Гюзель. — А как же!
— Ну ладно, хоть что-то… — проворчал Григорцев, потом тяжко вздохнул. — Сама посуди, Гуля, если всерьез разрабатывать эту «мокруху», то на нее надо кидать роту сыщиков, не занятых больше ничем. И только в этом случае можно на что-то надеяться. Ну что я тебе буду говорить? А вас двое.
Значит, затея пустая. Трата времени, за которое можно понараскрывать бытовух и существенно поднять раскрываемость в районе. Могу я согласиться на ваши забавы? Тем паче вы уже попробовали, и результат известен — тупик. Хватит, ладно?
Не до игр в пинкертонов.
— Василий, все понятно. Ты прав во всем, кроме одного пустяка. Тупик не такой уж непроходимый, — Гюрза говорила почти ласково. — Есть одна идея, мы должны попробовать ее отработать.
Давай сойдемся знаешь на чем? На неделе. Если через неделю ничего не нарисуется — мы отступим. Виктор заполнит последнюю страничку в «корках», и забудем о Марьеве навсегда.
Григорцев сыграл неведомый марш дужкой на зубах, достал фланельку, тщательно протер ею стекла, потом сказал:
— Неделю я вам дать могу… Коли уж спутались, впутались и запутались. Но… Но теперь, голуби, придется вам ставить меня в известность о ваших планах. Тем более конспирация ваша закончена, вся городская милиция знает о вашей парочке. Отсюда вопрос первый: чего намерены делать сейчас, когда Тенгиз от вас уплыл?
Подполковник смотрел на Гюрзу, и Виктор повернул голову в ее сторону. Виктор вообще чувствовал себя странно, будто он ребенок, а родители в его присутствии решают его судьбу.
— Говорить с падчерицей Марьева.
— Это и есть след? — усмехнулся Василий Данилович.
— Да. Каюсь, сообразила только вчера. Вернее, сегодня ночью. Пришло на ум одно воспоминание.
Два года назад, как раз когда я занималась Марьевым, убили ухажера его падчерицы. Стасом вроде бы его звали. Ей было тогда пятнадцать, кавалеру столько же, учились они в одной школе. Парня зарезали в Некрасовском садике, когда тот возвращался вечером с тренировки. Мочканули грамотно: вынырнул из темноты мужик в прикиде бомжа, всадил в сердце заточку точняком в сердце, поставленным ударом, профессионально — и убежал.
Никто из тех, кто вечером шастал по садику, ни понять ничего не успели, ни запомнить. Опера, что вели это дело, склонялись к тому, что парня порешили из-за его папаши. А тот работал в таможне, а где таможня, там разборки. Но опера так ничего и не нарыли. Разумеется, вышел стопроцентный «глухарь».
— А ты связала убийство с Марьевым? — высказал догадку Григориев.
— Да, связала, хотя ничего и не доказывалось.
Связала только в уме. Я ж собирала на Марьева матерьяльчик, самый разный, отовсюду. Болтала и с проститутками из агентств, которыми пользовался будущий депутат. Так вот он предпочитал очень молоденьких, часто покупал малолеток. Даже закрадывалась в голову крамольная идея подсунуть ему несовершеннолетнюю и, повязав на этом, произвести в «барабаны». Не люблю такие финты, но, наверное, надо было… Да, так вот падчерица как раз была в марьевском вкусе. Отсюда вылупилась у меня версия, которая объясняла странное убийство. Марьев проникся к приемной дочери любовью, настоящей любовью, не страстишкой, и из ревности «заказал» ухажера-соперника. Но версия, повторяю, не доказывалась, и ввиду бесперспективности я ее забросила.
— Ну и что? Марьев, по моему личному мнению, мертв, мертвее не бывает, и… — и тут Григорцев догадался, куда клонит Юмашева. — Ты думаешь, его замочил тот самый…
— Да, думаю, — подхватила Гюрза. — Хочешь спросить, какие имеются к тому основания?
— Хочу.
— А я отвечу. Их немного. Во-первых, профессионализм киллера в обоих случаях. Во-вторых, одна и та же самоуверенность, граничащая с наглостью. Василий, ты знаешь, что это не пустой звук. У каждого киллера свой почерк, и одна из его составляющих — именно уверенность в себе. У разных убийц она разная, а в наших случаях — совпадает. В-третьих, маскарад. И там, и там можно было, в принципе, обойтись без переодеваний и перевоплощений, ан не обошелся. И, в-четвертых, близость убийств к одному субъекту. Они, заметь, лежат слишком близко от одного человека, человека мафии, чтобы не задуматься, а случайно ли это?
Ты не будешь спорить, Василий, что такое уж бывало на нашем с тобой веку, когда сначала гражданин «заказывал» киллеру кого-то, а потом его самого «заказывали» тому же наемному убийце? — Подполковник спорить не стал. — Это все, Василий, а дальше — нюх. Милицейское чутье. Будешь оспаривать, что оно у меня есть?
— Не буду. И все равно не вижу, какую выгоду из этого можно извлечь. Ну, один и тот же киллер, ну и что?
«Действительно, ну И что?» — согласился с вопросом начальника внимательно слушавший Виктор.
— Мафия-то одна и та же, — удовлетворила любопытство коллеги Юмашева. — Киллер, значит, у нее свой, домашний. Его услугами пользовались, пользуются и избавляться от него после убийства Марьева не стали. Наемник наш ходит вокруг да около этой мафии. Значит, его можно вычислить и достать.
— И доказать причастность? — уточнил Григорцев, скептически хмыкнув и покачав головой. — Работы на год. Для ударной бригады сыщиков. Свободных ото всего остального.
— Год не прошу, — серьезно сказала Гюрза. — Неделю.
— Неделю, — повторил вслед за ней начальник отделения. — Даю неделю. Эх, даже десять дней могу. Если увязнете — значит, увязли. Но учти, Гуля, даю только из любви к тебе.
Виктору показалось, что Василий Данилович произнес «из любви» не совсем уж нейтральным голосом. Похоже, что начальник и сам что-то такое почувствовал, потому что поспешил добавить:
— Из любви к нашей боевой молодости. Ладно уж… Тогда по молодости за считанные дни, бывало, и не такие чудеса творили…
«Это называется — пока жареный петух куда-то не клюнет», неодобрительно покачал головой Виктор, однако улыбку сдержал и подчинился требованию охранника: раскрыл краснокожее удостоверение, дабы тот смог сопоставить фотографию с оригиналом и убедиться в их идентичности. Охранник сопоставил и убедился, после чего раскрыл дверцу в металлических воротах и отступил на шаг.
Его напарник стоял возле будки по правую руку.
Курил. Оба стража были в серых полушубках с надетыми поверх бронежилетами и при автоматах: оба скучали неимоверно, до зевоты, однако виду не подавали. Хотя, конечно, поговорка насчет жареного петуха и им приходила в голову — по десять раз на дню.
Виктор спрятал удостоверение во внутренний карман куртки и мимо стоянки, где сиротливо мерзли два «вольвешника» — остальные обитатели дома уже разъехались по своим воскресным делам, — по ухоженной дорожке двинулся к парадному серого здания. И ведь не скажешь, что тут меньше месяца назад застрелили четверых человек.
Здесь он уже был дважды — первый раз в составе группы, занимающейся осмотром места происшествия, и второй — когда вместе со следаком снимал показания с жены Марьева. Пардон, с вдовы. И
