— Да, да, конечно. Вы испугались ответственности.
— Не ответственности, а новых жертв.
— Ну хорошо: вы испугались новых жертв. Но существует же закон гуманности. Закон взаимовыручки, наконец. Если кому-то грозит гибель, если, к примеру, человек тонет, то другой, даже знал, что сам может утонуть, бросается ему на помощь.
С дальних нар — хриплый, застуженный голос:
— Кроме гуманных законов, существуют еще и уголовные…
Девушка резко, словно ее толкнули, повернулась на табурете:
— Кто это оказал? Как ваша фамилия?
— А к чему вам фамилия? В протокол, что ли?
Девушка вдруг сгорбилась, губы ее некрасиво растянулись. Она навалилась грудью на стол, с несдерживаемой горловой дрожью сказала:
— Да вы… вы просто трусите!
Парень в зеленой фуфайке с большими, неумело пришитыми заплатами на локтях и пол
— Роздымаха я, пишите: Роздымаха! И нечего нас тут гуманности учить — мордой тыкать. Вы Каныма не знаете! Я с Костей в одном мешке спал! Вы гарантируете, что если я сейчас пойду в гольцы и загнусь там, то это поможет ему? Тогда я готов хоть сейчас.
— Вы прекрасно знаете, что ничего я не могу вам гарантировать. Но я убеждена в одном: поиски должны быть начаты — и немедленно. Ведь речь идет о жизни человека!
В стекла заскребся, омыл волной и тут же стал бессильно опадать снег. Издалека долетел короткий, сухой звук выстрела.
— Я понимаю вас. — Заварзин сосредоточенно складывал из папиросных коробок башню, чувствуя поднимающееся в груди раздражение. — Как только пурга начнет стихать, в поле выйдет весь поселок. Все, что мы могли сделать пока, это расставить по окраинам посты — слышите?
— А когда она начнет стихать?
Заварзин склонил набок голову, неопределенно пожал плечом. Тогда девушка быстро опустила глаза, сказала:
— Товарищ Заварзин, вы, как начальник партии, не проинструктировали своих людей…
— На все случаи жизни инструкций не предусмотришь, — перебил тот.
— … не проинструктировали людей, а сейчас вы отказываетесь от поисков. Я вам должна заявить официально: если поиски не будут организованы, вы пойдете под суд.
— Даже так? — Заварзин уже понял свое унижающее бессилие перед логикой этой молодой законницы. Последние двое суток он почти не сомкнул глаз, нервы его были напряжены; он видел бессмысленность затянувшегося разговора. — Даже так, под суд? — повторил он и жестом отпихнул башню, разрушив ее. — Тогда я вот что скажу, товарищ следователь. Только не подумайте, что я испугался суда. Я пойду на поиски, пойду сейчас: собой я имею право рисковать. Но вам отлично известны наши инструкции. Одному уходить запрещается. Так вот: я пойду при условии, если со мной пойдете вы!
— Я? — Карандаш дрогнул, завис над блокнотом.
Печь в углу ухала и трещала, дым плыл по половицам, дрожал над щелями — даже оттуда дуло. За перегородкой дробно попискивала рация.
Девушка положила карандаш между листками и спокойно — так что сразу выдалось ее смятенное состояние — сказала:
— Что ж… Это даже неплохо. Это поможет мне разобраться в обстановке… Ладно. Согласна.
Заварзин, облокотившись о стол, близко и пытливо посмотрел ей в лицо.
Володя Кондрашевич спрыгнул с нар, торопливо проговорил:
— Федорыч, да ты что? На серьезе, что ли? Возьми лучше меня! Или вон Роздымаху. Ты же нас знаешь, Федорыч!
— Прекрати эту торговлю, — оказал жестко Заварзин, — и проводи товарища следователя в Верину комнату: там есть брюки и полушубок — пусть воспользуется. Кстати, свой свитер отдай тоже — усек?
Девушка вышла, Заварзин подсел к ребятам:
— Спокойно, парни, не петушиться. Хуже, если она сейчас останется да начнет радиограммы стучать. Или того хуже — развернет следствие в поселке: люди и без того взвинчены. — Вынул папиросу, подул, усмехнулся: — В общем, принимаю огонь на себя. Проведу по ближним вышкам, думаю, будет достаточно. Вот так… Если даже к ночи не вернемся, в панику не впадать, все учтено. Ну, а, дай бог, начнет стихать, действовать по плану. — Обвел взглядом унылые, обросшие лица ребят, прищурился: — Усекли, благородные рыцари?
III
Как только завьюженный, нахохлившийся подснежными козырьками поселок остался позади и даже бледных, размытых огней не стало видно, столбы круто полезли вверх. Старые неотесанные столбы без проводки, с крючками кронштейнов, до которых сейчас можно было дотянуться рукой.
Заварзин шагал, оставляя глубокие дымящиеся следы. Инна старалась ступать след в след. Шаг Заварзина был значительно шире, но зато не требовалось таких усилий, чтобы вытягивать валенки из тугой вязкой целины.
Они шли от столба к столбу, и Инна догадалась, что здесь где-то пролегает невидимая теперь тропа. Случалось, что снежная раздерганная кисея, стремительно, раз за разом падающая откуда-то сверху, заслоняла от них обе опоры — и переднюю и заднюю. В такие мгновения Инна теряла ориентировку и, задыхаясь, старалась догнать Заварзина. Час беспрерывного подъема вымотал ее так, что она то и дело тыкалась варежками в снег. Склон дыбился и гудел и ворочался с ледяным зловещим шуршанием. Какие-то деревца полоскали в воздухе низенькими бесформенными кронами.
Она вдруг увидела, как Заварзин круто свернул в сторону, почувствовала ослабление ветра, и тотчас же впереди выступил низкий, забитый в пазах снегом сруб; над срубом возвышалась тренога буровой вышки. Окно сруба было заколочено досками, сверху, с покосившейся треноги, свисали, раскачиваясь, оборванные тросы; можно было понять, что вышка старая, брошенная.
Заварзин толкнул плечом дверь, они вошли в полутемное помещение.
Инна остановилась у порога, ни о чем не спрашивая. Она не понимала, зачем нужно было заходить сюда, но была рада случившейся передышке. Заварзин обошел помещение, спотыкаясь о сломанные ящики и обрезки труб, потом вернулся и стал неторопливо, сосредоточению закуривать.
Инна стащила зубами варежки, прижала к щекам ладони. Она искоса поглядывала на Заварзина, на его губы, крепко державшие мундштук папиросы, на мокрый подбородок, перетянутый снизу завязками, — поглядывала и ждала, что он наконец скажет.
Выкурив папиросу и тщательно затоптав окурок, Заварзин вдруг спросил:
— У вас есть часы?
— Есть… А что, вам нужно время?
Вместо ответа Заварзин вынул из-за пазухи ракетницу.
— Вы умеете обращаться с этой штукой?
— Нет, не умею, — твердым голосом сказала Инна: ее задело, что Заварзин даже не находит нужным отвечать ей.
— Все очень просто, смотрите. — Он переломил ствол, вбил ладонью патрон, захлопнул его и взвел курок; мельком взглянув на девушку, добавил: — Теперь поднимаете руку вверх — вот так — и нажимаете эту штуку, спуском называется. Понятно?
— Не совсем. Что это все значит?
— Я сейчас уйду, а вы засеките время и, если я через сорок минут не вернусь — запомните: через сорок, — выйдите из тепляка и дадите ракету. Через пять минут еще. И так далее, пока я не появлюсь.
