блох? Кого это волнует!
Я было обиделся, но дед только фыркнул, снизошел к моему невежеству и объяснил, что мой Комитет по выявлению и пресечению есть не что иное, как скальпель для удаления возникающих на теле человечества опухолей. Но скальпель крайне нахальный, норовящий проникнуть и в совершенно здоровые органы.
– Мы их поддержали в свое время, а зря,– посетовал дед.– Кое-кто думал – вашему «Алладину» удастся приструнить Китай и американцев. А вместо этого твое руководство обосновалось в Запад-Европе, вертит их Конгрессом, как хочет, а теперь к нашим протекторатам подбирается.
– Не знаю, о чем ты говоришь, дед,– заявил я.– Лично я никакой политикой не занимаюсь. И специальный координатор Хокусай, насколько мне известно,– тоже. Наш противник – «ифрит». И те, кто способствует его проявлениям.
– За себя говори,– проворчал дед.– Твой Танимура – хитрая лиса. Хотя мужик неплохой.
– Ты что, его знаешь? – удивился я.
– Батьку его знал. Мы с ним на пару корейский конфликт разруливали. Ушлый дядька. Но справедливый. Сынок, я думаю, такой же. С ним работать можно. А вот Леру нашим ребяткам из Управления по связям кровушки попьет. Та еще стерва. Пробу негде ставить. Николай мне ее досье показывал.
– Говорили, она станет главой Восточно-Европейского сектора,– я решил щегольнуть осведомленностью.
– Не станет,– сказал дед.– Но ты лучше в это дело не суйся. Ты, Тёмка, в этих делах – щенок. Правильно тебя отстранили. Нечего тебе там вертеться – и нашим, и вашим… Давай-ка лучше на охоту с тобой слетаем. На кабана.
– Давай,– согласился я. На кабана так на кабана. Я этого кабана голыми руками прикончить могу. С помощью подручных предметов вроде обожженной палки или булыжника. Нормальный эпизод из курса выживания. А расстреливать бедных животных из карабинов с оптикой… Как-то это… неспортивно. Хотя для деда и его дружков-политиканов – в самый раз. Но отдыхать, надо отдать им должное, старая гвардия умеет. Правда, отдыхают только генералы. Для свитских такой отдых – тяжкая работа. Не дай Бог господа тайные советники останутся недовольны…
Впрочем, я-то не из пристяжки, я – внук Самого. Мне можно абсолютно всё… Но я бы все-таки предпочел заняться делом. Настоящим делом, а не политико-карьерными играми. Мне эти развлечения для знати – примерно как с ружьем на кабана. Разве можно стрельбу с номера по четвероногим сравнить с полевой операцией. Там принципиально другой адреналин…
Вернулся я за два дня до официального отлета комиссии. Сережка Буркин с таинственным видом сообщил, что «алладиновцы» увезли с собой троих ореликов из «Славянской старины». Из тех, что пытались меня отдубасить в «Орфее». Орелики не возражали. Полагали, что лучше – в лабораторные крысы, чем на казахстанские шахты. Экспериза признала их вменяемыми, присяжные – виновными, а судья закатал им по максимуму – пятнадцать лет каторги. За драку, в которой их же поколотили. Несправедливо. Продажным полицейским, которые пытались меня арестовать, дали столько же.
– Несправдливо,– согласился Буркин.– При Кузнецове эти мздоимцы пошли бы под трибунал и получили бы «вышку».
Не переживай, Артюха. Те, кому ты физиономии отрихтовал, на каторгу еще не скоро попадут. Их уже растащили по департаментам. У нас тоже специалисты есть, которым жуть как интересно в чужих мозгах поковыряться.
Последний день, воскресенье, я провел с родителями. Утром сходили к заутрене в Шуваловскую церковь, после позавтракали и отправились в Эрмитаж. Я посмотрел, что папа с мамой нарыли за последние два года. Эх, хорошо тем, чью работу можно вот так разложить по витринам и полкам! Потом отправились к деду в Петергоф. Дед по такому случаю не почтил своим вниманием митинг Монархической партии, в которой числился одним из столпов. Стареет Грива-самый-старший. В прежние времена политика была для него на первом месте. А также на втором, третьем и четвертом. А семья и единственный внук – где-то между одиннадцатым и двенадцатым.
Нет, это я не прав. Когда я был мальчишкой, дед уделял мне изрядно времени. И когда я учился – тоже не забывал. Минимум раз в месяц появлялся его адъютант с запиской для начальника Школы. В записке дед очень вежливо просил откомандировать в его распоряжение кадета Гриву. На сутки. Начальник Школы, разумеется, не мог отказать действительному советнику Гриве, в ту пору возглавлявшему одно из Управлений в Департаменте образования и науки. Впрочем, будь мой дед простым титулярным советником или пехотным капитаном, начальник Школы все равно не отказал бы своему односкамеечнику. Так что я раз в месяц получал внеочередную увольнительную. Зато потом кадета Гриву неделю гоняли с особым старанием. Чтобы уяснил Грива-младший: это дед у него генерал, а сам он пока что даже не юнкер, а так… заготовка.
Хорошие были времена. Понятные.
На следующее утро, недогуляв отпуск, я, согласно полученному от начальства предписанию, улетел в Израиль.
О недогулянном я не особо печалился. С родителями повидался, с дедом. С друзьями- односкамеечниками пообщался, да еще, между делом, очередной «выброс» «ифрита» отследил. Отследил, доложил – и выкинул из головы. И в Комитете, и в российских департаментах хватает башковитых сотрудников. Аналитикам – анализировать, а нам, «полевикам» – сокрушать. Как там формулировал подполковник Сучков:
«Всем стоять-лежать! Кто не спрятался – стреляем без предупреждения!»
Когда я прилетел на базу, О'Тулл уже был там. Не знаю, как так получалось, но он всегда прибывал раньше меня.
Зато меня там ждал приказ Верховного координатора: благодарность за проявленную бдительность, премия в размере полугодового жалованья и личная аудиенция у доктора Праччимо, который, в промежутке между похвалами, исподволь попытался выяснить: не является ли моя «проницательность» следствием контакта с «трехглазым пессимистом», обострившим мыслительные способности примитива-«полевика».
У меня было сильное подозрение, что, будь на моем месте старина Юджин, дело ограничилось бы устной благодарностью: невелика заслуга – обнаружить мяч, который треснул тебя по носу. Но отныне за моей скромной персоной пристально наблюдало большое начальство. А когда ты на виду, то любой успех (а равно и любая оплошность) проходят через лупу недреманного командирского ока.
Но главным поощрением я считал не премию и благодарность (хотя все это очень приятно), а то, что меня вернули в строй.
Глава девятнадцатая
СТРАСТИ ПО-АФРИКАНСКИ
Загудели пневматические «подушки», взметнув великолепный шлейф пыли и измельченной травы, такой же сухой, как пыль. Турбины перешли на реверс, скорость мгновенно упала. Когда стрелка коснулась отметки «30», Грива коснулся сенсоров, отключая автопилот, а затем вырубил «подушки». «Крыло» упало на полметра, содрогнулось, ударившись колесами о землю, и покатило по посадочной полосе (если это можно назвать посадочной полосой) прямо к белому ветхому зданию аэропорта.
– Прибыли,– сказал он О'Туллу.– Добро пожаловать на Черный континент.
Это была четвертая «алладиновская» операция Гривы в Африке. Если не считать стажировки. Зажужжала, откидываясь, дверь. Юджин О'Тулл подхватил сумку и спрыгнул на выжженную траву. Грива задержался на пару секунд, консервируя системы «крыла».
Африка встретила Артёма как обычно: ощущением раскаленной сковородки. От внезапно навалившейся жары на миг перехватило дыхание, жутко захотелось нырнуть назад, в кондиционированное нутро «крыла»… Грива медленно втянул в себя горячий воздух. Ничего, адаптируемся. В парилке и пожарче бывает. Артём покосился на Юджина: ирландец, мгновенно побагровевший, покрывшийся потом, глотал раскаленный воздух.
– Рот закрой,– посоветовал Грива.– Дыши медленнее, скорее привыкнешь.
– Я лучше химией закинусь,– буркнул Юджин.
Ирландец хуже Артёма переносил жару. Да и мороз тоже.
– Что-то я не вижу встречающих,– проворчал он.– Есть мнение, что кто-то скоро огребет.
– Не будь занудой,– Артём тронул сенсор дистанционки, герметизируя салон «крыла» и одновременно
