В третьей комнате не было вообще никакой мебели. Там красовался развесистый фикус в большом кашпо, похожем на оплавленный огарок свечи.
Кухню, ванную и туалет я осматривать не стал и вернулся к спящему. Зажег настольную лампу, сел на край кровати, словно рядом с больным другом. От Тарасова несло, как из винного погреба. Свет от лампы падал ему на глаза и, наверное, причинял страдания. Он морщил одутловатое лицо, шевелил губами, крутил головой, елозя щетинистой щекой по простыне. На вид ему было лет пятьдесят. Волосы густые, с сединой. Крупным чертам лица, казалось, было тесно на голове, и для лба не осталось места, потому светлые жиденькие брови едва ли не сливались с седым чубом. Тарасов дернул ногой, и с туфли сорвались капли воды. Его обувь была мокрой, похоже, он недавно пришел с улицы.
– Викуль! – негромко простонал Тарасов, не открывая глаз. Набрался сил и капризно повторил: – Викуля!!
Я ничем не мог облегчить состояние Тарасова, кроме как приложить с его горячей щеке холодный ствол «макарова». Он открыл дурные, красные, со слизью в уголках глаза и посмотрел на меня.
– Добрый вечер, – сказал я и оттянул курок.
– Что?! – дернул головой Тарасов. – Ты кто?! Что такое?..
Врагу бы я не пожелал такого состояния. «Хозяина» мутило. Ему трудно было собраться с мыслями. Наверное, я плыл перед его глазами, потому что зрачки метались из стороны в сторону. Он привстал, упираясь дрожащими руками в спинку кровати, тряхнул головой и поморщился.
– Мне плохо, – выдавил он из себя. – Кто ты такой?.. Где Вика?..
Я пожал плечами:
– Не знаю.
– Уйди… – простонал Тарасов. – Мне очень плохо. Что ты тут делаешь?
– Ты меня искал, – ответил я, испытывая нестерпимое отвращение и дурея только от одного запаха. Встал с кровати и сел в кресло напротив.
– Я никого не искал! – с болью в голосе произнес Тарасов. – Пошел вон!..
– Я Кирилл Вацура.
– А?! – вскинул голову Тарасов и уставился на меня испуганными глазами. – Ты… Откуда ты здесь взялся?
– Влез через балкон.
Тарасов слишком страдал от отравления алкоголем, чтобы до конца прочувствовать ситуацию. Он опустил ноги на пол, обхватил голову руками и простонал.
– Как мне плохо, – прошептал он. Вдруг вскочил и, пошатываясь, задевая стулья, кинулся на балкон. Я видел, как он вывалился на веранду и, раскидывая в разные стороны одеревеневшие простыни, просунул голову в форточку. Его рвало страшно и гадко. Звук, напоминающий рев голодной пумы, разлетался над Востряковским проездом. Тарасов кряхтел, плевался, и его длинные ноги подгибались всякий раз, когда начинался новый спазм. По потолку вдруг застучали, и я услышал доносящийся сверху, из соседней квартиры, приглушенный женский крик.
Мысленно посочувствовав жильцам дома и отравленному Тарасову, я встал с кресла и подошел к маленькому столику с зеркалом, нашел флакончик с духами и, свинтив крышку, увлажнил у себя под носом. Крепкий запах жасмина заглушил противный запах перегара и блевотины.
Я поставил флакончик на прежнее место, перебрал коробочки с кремами и пудрами, взял тяжелую шкатулку из полированного камня и поднял крышку. Словно виноградную гроздь, вытащил спутавшийся тяжелый комок бижутерии, цепочек, бус. Встряхнул его и сразу увидел знакомый предмет: золотой медальон с изображением головы в римском шлеме легионера на толстой крученой цепочке. Эта штука принадлежала Анне и входила в ее долю сокровищ.
Я намотал цепочку на руку. Тарасов, тяжело дыша, словно только что закончил трудную работу, появился в дверях лоджии.
– Не надо было мне пить этот мартини, – произнес он, вытирая рот простыней. – Как чувствовал, что подделка…
Он замолчал. Прижимая руку к животу, покачивался, медленно крутил головой, глядя то себе под ноги, то на меня.
– Это правда? – спросил он.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты Вацура?
Я кивнул. Тарасов со стоном вздохнул и пробормотал:
– Лучше бы ты пришел в другой раз.
– Извини, – с пониманием развел я руками. – Я не знал, что именно сегодня ты так нажрешься.
– Чаю, – прошептал Тарасов. – Надо выпить много чаю… Я тебя попрошу… Мне самому не под силу… Завари чай. Там, на кухне, в верхнем шкафу, и заварка, и чайник. Только покрепче. Чтоб как деготь…
Что за манера у человека – разговаривать так, словно перед ним безнадежный кретин. Неужели он надеется, что я оставлю его одного на несколько минут?
Я начал кипеть. То слабое чувство жалости, которое я испытывал к Тарасову только что, развеялось без следа. Я подошел к нему и подсунул к носу кулак с намотанной на него цепочкой.
– Откуда это у тебя?
Тарасов скривился и замотал головой.
