берега.
Пилат недолго молчал.
– Это все, что ты хотел сказать мне?
– Этого достаточно, прокуратор.
– Тебе или мне?
– Нам обоим.
– Обоим? У тебя хватает смелости видеть нас вместе? – Пилат посмотрел себе под ноги. – Место рядом со мной навсегда занято моей тенью. Тебя давно били, бродяга?
– Мою тень бьют каждый день. И мне очень печально по этому поводу.
– Ты веселый человек, Жезу. Я повидал много таких весельчаков. Все они думали, что и на кресте тоже будут шутить.
– Поверь мне, если ты отправишь меня на крест, то будешь плакать вместе со мной.
– Ты испытываешь мое терпение… – Пилат близко-близко подошел к Жезу, как никогда не подходил к арестантам. – У тебя много людей?
– Весь мир, прокуратор.
– Не преувеличил?
– Многие еще сами об этом не знают.
– И как… ты это делаешь?
– Спроси об этом у Бога.
Пилат отошел, покачивая головой.
– Для тебя слова, что орешки. А если вырвать тебе язык?
– Мало что изменится, прокуратор.
– Даже так?!
Пилата начал раздражать разговор. Для начала надо бы сбить с этого бродяги спесь и научить его вежливости. Вызвать центуриона?.. Пилат представил, как будет кричать и корчиться этот умник под ударами плетей. Разговаривать надо с подготовленными людьми, в которых осталась лишь одна телесная суть. А все наносное – гордость, ум, ирония, самоуверенность – легко срывается орудиями наказания.
– Я говорю правду, прокуратор, – заметил Жезу. – Разве ты еще не убедился в этом?
– Мне не нужна твоя правда, иудей! – жестко ответил Пилат. – Есть я! И то, что я вижу и хочу, – есть моя правда.
– Мы говорим об одном и том же. О твоей власти, которой тебе не хватает. О том, что ты стар и тебе надо торопиться, ибо жизнь проходит там, в Риме, а здесь ты тратишь себя на никчемные допросы проповедников и понимаешь, что все это пустое…
– Молчать! – Прокуратор шагнул к Жезу и спросил так, как если бы выносил приговор: – Что ты можешь мне дать?
– Власть.
– Власть? Какая же у тебя власть, если здесь, сейчас я могу сделать с тобой что угодно, а ты не можешь ничего!
– Здесь? – переспросил Жезу, оглядывая потолок и колонны. – Ты только представь, какой видит твою резиденцию птица, парящая в небе. Это же белая капля. Крохотный камешек посреди пустыни, такой огромной, что ее невозможно охватить одним взглядом.
– И ты, обладая такой властью, все-таки пришел ко мне. Значит, тебе чего-то не хватает?
– Кнута и плетки, прокуратор.
– Кнута и плетки? Ты смеешься?
– Ничуть. Ты же спросил, чего мне не хватает. У тебя маленькое стадо, больное и слабое, но прекрасные и огромные овчарни, крепкие пастухи, сторожевые собаки, и всего этого слишком много для жалкой горсточки овечек. А мое стадо похоже на море, и когда я стою рядом с ним, то нигде не вижу земли, а лишь белые завитки шерсти да рожки, но в руках у меня нет ничего, и куда я иду, туда и мое неразумное стадо. Почему бы нам не поделиться друг с другом тем, чего у каждого в избытке.
Понтий Пилат почувствовал, что улыбается. Этот иудей знает, что говорит. И знает о том, что прокуратор верит каждому его слову. Пилат подумал, что ему редко удается поговорить с человеком, каждое слово которого так бы легко и глубоко западало в душу.
– Ты хочешь сказать, что я, как старая мельница, впустую перемалываю воздух?
– Да, прокуратор, ты пытаешься рубить воду и стегать кнутом воздух. Ты уже пробовал выставить в Иерусалиме флаги с изображением Тиберия и тем самым прижать своей властью народ. Но иудеи пришли к тебе в Кесарию, легли на землю перед твоим домом и лежали так несколько дней. Ты мог приказать легионерам изрубить их в куски, но не сломал бы их духа. И ты тогда понял, что проиграл, и убрал из священного города флаги. Тебе надо в Рим, прокуратор, и ты сразу почувствуешь мягкую глину в своей ладони и будешь из нее лепить что хочешь.
– Ты научишь меня это делать?
– Я помогу тебе это сделать, но научить не могу. Это дар Божий.
– Какой у тебя щедрый Бог! Ты и мне будешь говорить, что ты его Сын?
