— Ну кого-нибудь еще приведет…
— Не понтуйся. Кому нужен этот чмушник, от него даже телка слиняла… — резонно заметил Вулдырь и уселся на диван, брезгливо сбросив на пол смятую простыню. — Плясали они здесь, что ли?
Консенсус воспринял это как приглашение, с визгом прыгнул на диван и начал подпрыгивать на нем, как на батуте. Вулдырь тоже вскочил и начал скакать вместе с товарищем. Так они прыгали вразнобой, крича: «И-хо-хо, и-хо-хо, и трусы от тети», пока диван не стал хрустеть всеми суставами, трещать и разваливаться на части. Лишь когда из него поперла во все стороны пружинная начинка, которая так и норовила изорвать заимствованные у доктора наряды, ловцы удачи угомонились и спустились на землю.
— Ху-у, давно я так не дурачился! — выдохнул Вулдырь. — Мы с тобой раздолбали семейное ложе. Очкарик не переживет.
— Кстати, где он шляется? — гневно вопросил Консенсус. — Мы бы его отправили за водярой.
— Придет, никуда не денется.
…А он и вправду пришел. Доктор Шрамм собственной персоной. А куда ему было идти, как не в собственную квартиру? Сначала зэки услышали тихое шуршание. «Крысы!» — сказал Консенсус. К этим животным они привыкли: во время ночных вылазок они попадались на каждом шагу — жирные, отъевшиеся, похожие на котов-мутантов… Нервно задергалась ручка. Квартиранты тихо подошли к двери, Вулдырь прихватил кухонный нож. Консенсус резко распахнул дверь, отпрянув в сторону. Доктор застыл, сжался, как лопнувший шар, а зэки в один голос выпалили:
— А вот и хозяин пришел!
Консенсус тут же посуровел:
— Да какой он хозяин! Бомж!
— Бомж, пошел вон! — скомандовал Вулдырь.
— Господа, — начал канючить сломленный человек в грязном халате с драконами, — вы не можете меня прогнать, я здесь прописан. Вот и табличка на двери — «Доктор И. Г. Шрамм»…
— А-а, ты, значит, еврей? — обрадовался Консенсус. — Вот и катись в свой Израиль.
— Я не еврей, у меня чисто немецкая фамилия! — застонал Иосиф Георгиевич.
— Значит, катись в Германию! — отрезал Консенсус.
Но тут Вулдырь схватил доктора за воротник и втянул в квартиру.
— Заходи, гостем будешь!
Консенсус, похохатывая, тащился сзади и похлопывал Иосифа Георгиевича по плечу.
— Так как звать тебя? Шрам? Это что, кликуха такая? — спросил Вулдырь, плюхнувшись на диван.
— Блатной… Паханом будешь у нас? Как раз вакансия свободная…
— Так как величать, папа?
— Иосиф… Георгиевич, — чуть не поперхнулся доктор, услышав как бы со стороны свое имя. Оно показалось ему ужасно нелепым и чужим.
— Сильно, — похвалил Вулдырь. — А попроще можно?
Доктор замялся. Осей его звали самые близкие люди — покойная мама и Люся; ему не хотелось, чтобы бандиты пачкали это имя.
— Ио… — глубокомысленно произнес Консенсус и повторил: — И-о, И-о… Как будто ишак кричит.
— Ио? Фартовая кликуха! — оживился Вулдырь. — Ты будешь Ио! Мы тебя коронуем, ты будешь Ио в законе.
— Прямо сейчас! Прямо сейчас! — захохотал Консенсус. — И-о! И-о!
— Неси трон, — развалившись на диване, командовал Вулдырь.
Консенсус, возбужденный и раскрасневшийся, метался по комнате. Он притащил из кухни стул, насильно усадил на него Иосифа Георгиевича. Вулдырь стал вещать утробным голосом:
— Тебе оказана великая честь: ты будешь королем. Да, сейчас мы тебя коронуем.
— Всячески и с пристрастием!
— Готов ли ты к испытаниям?
Но ошалевший доктор не мог вымолвить ни слова.
— Молчание — знак согласия!
Консенсус содрал с Иосифа Георгиевича халат, притащил из ванной грязную мокрую тряпку и начал хлестать ею доктора по спине, потом вымазал ему лицо. Жертва стонала и уже не могла ни слова сказать, ни протестовать, ни бежать. Лишился Иосиф Георгиевич квартиры, жены, даже халат — и тот стащили с его бренного тела.
— Рассказывай, чего от тебя телка сбежала?
— Затрахал, наверное? Ай-я-яй, как нехорошо!
Консенсус поднял с пола консервную банку из-под кильки и водрузил ее на бритый череп доктора.
— Да здравствует король! Хайль Гитлер! Король Ио! Ура! — Консенсус уже хрипел.
И доктор стал рассказывать свои печальные истории про женщин. Не потому что ему хотелось сочувствия, просто самому надо было облечь в словесную форму все переживания и злоключения последних дней…
— Однажды вечером я пришел с работы, — монотонным голосом начал он свою «одиссею», но Вулдырь перебил:
— Отставить! Все по порядку: какая работа, какого черта ты там делал?
«Мой интеллигентный вид почему-то всегда вызывает у негодяев желание поизмываться надо мной. Подспудный комплекс интеллектуальной неполноценности…»
— Я работаю в психиатрической лечебнице. Я — главный врач.
— Ты сделаешь для нас эсклю… зорную экскурсию, — устало заметил Вулдырь. — Мы будем комиссией цэка капээсэс…
— Но сначала пусть объяснит, почему от него слиняла рыба?
— Шелушил не с той стороны, — пояснил Вулдырь.
— Чтоб ты знал, «рыба» — это тоже женщина, — прошептал Консенсус.
«Буду рассказывать сам для себя», — подумал доктор.
— Да, я главный врач сумасшедшего дома, одетый в китайский халат на голое тело, в один прекрасный момент обнаружил у себя дома записку. Моя жена, моя ласточка, песня, моя надежда в старости, моя единственная сексуальная утеха, в которой я души не чаял, которую обожал больше жизни… Когда любишь, слова льются, как в Ниагарском водопаде..
— Отличный образчик интеллигента, — процедил Вулдырь. — Его, как пескаря, на кукан насаживают, а он про сиськи-матиськи рассказывает.
— Не мешай, — выронил Консенсус. — Вдруг он сейчас скажет такое, чего ты никогда в своей дрянной жихтарке не слышал.
— Ио! Скажи
— Бисер перед свиньями… Такой же бисер метал и я, был соплив в своей любви… Я считал, что женщину можно купить своей страстью, если не купить, пусть будет не точно это слово, то подавить каждодневным напором сексуальной энергии, так, чтобы она постоянно чувствовала, что ее раздавят, если она хоть на миг усомнится в том, что должна разделить себя между кем-то еще. Женщины, как и мужчины, хотят чувства меры. Я не знал чувства меры. Я просто плавал в своем мирке, выслушивал брюзжание своей женушки, ее звать Люся, это не та, которую вы видели. Она сбежала без трусов… Люся была моей Золушкой, да, она была бедна, простушечка из общежития… Я ее покорил. Главврач. Доктор психиатрии.
Увы, так и было. С уст доктора ежеминутно слетали имена Зигмунда Фрейда, Франкла, Юма, Шопенгауэра, Ницше. Они, далекие, представали лучшими друзьями доктора, вчера сидевшими у него на вечеринке. Все они были интересными собеседниками, и Люся с тайным вожделением ждала, когда супруг познакомит ее с этими людьми. Она не подозревала, что все они давно умерли.
— А однажды, — продолжал печальную исповедь Иосиф Георгиевич, — я пришел вечером домой и — о ужас! — обнаружил на столе записку. От Люси. Она писала, что вся ее жизнь со мной была ошибкой, что ее все раздражало во мне. Во мне, человеке, который вытащил ее из паршивого общежития, которого она
