– Иди-иди! – поторопила она его.
Едва он скрылся в своем дворе, Мира быстро пошла по улице… Каштановая, дом восемнадцать. Типичный курортный дом с тесным двориком, с тремя фанерными пристройками, которые охотно снимают на лето отдыхающие. Дворик сразу понравился Мире, потому что вдоль ограды росло много цветов, а над обеденным столом нависали могучие ветви можжевельника. Тень и аромат. И хорошо еще то, что во флигель можно было зайти незаметно для других постояльцев. Хозяйка никакого регламента не устанавливала, время отхода ко сну не определяла… В первый вечер они гуляли по набережной до трех ночи. У калитки стали нетерпеливо целоваться, но им помешали два кавказца. Пытались отшить их, но не получилось. Пришлось идти домой. Они сели за стол под можжевельником, откупорили бутылку «Каберне» и еще час сидели молча. Мира чувствовала, как любовь нежной волной наполняет ее душу. Она не сводила глаз с темного силуэта любимого человека, такого близкого, родного, божественного, она прижимала его руки к своему лицу и целовала их. Они вдвоем – избранные люди, отмеченные уникальным даром Любви, они с каждым днем поднимаются все выше и выше над серой человеческой массой, им дано право на отличие, и они воспользуются им, даже если серая масса воспримет это как порок и жестокость…
Звезды настолько густо осыпали черное небо, что, казалось, еще для одной-единственной звездочки места уже нет. Млечный Путь, это космическое облако, поделил небо надвое. От него струился колкий свет. Мира слушала тихий голос: «Это не скопление звезд, а души умерших». – «И души грешников тоже там?» – спрашивала она. «Все там». – «Тогда умирать не страшно. Это и не смерть даже, а переселение». – «Наверное, переселение… Если вдруг я… Ты помни, что я буду там. Хорошо?» – «Хорошо. Только я боюсь, что потом, после этого, я буду тебя бояться». – «А любить будешь?» – «Буду! Буду! Буду! Вечно!» – бормотала Мира, пьяная от счастья…
Вот он, дом восемнадцать. Сетка-рабица, за ней греется на солнце зеленая «девятка». Это новые соседи, приехали вчера из Москвы. Рядом с кухней слышны голоса и плач детей… Мира, холодея от страха, посмотрела на флигель под можжевельником. Дверь открыта, от сквозняка колышется тюль.
Она сняла крючок, открыла калитку и, стараясь не попасться никому на глаза, юркнула к флигелю. Зашла в комнату. Никого. Койки застелены. На кресле валяется скомканная одежда. На полу расстелена газета, на ней комок окровавленных ватных тампонов, разлит пузырек с зеленкой… Мира почувствовала, как у нее похолодели руки. Она опустилась на корточки, коснулась влажного ватного шарика, посмотрела на окрасившиеся пальцы. Почему кровь? Откуда кровь? Значит, сердце ее не обманывало? Провал! Ничего не получилось!
Она вышла, на отяжелевших ногах приблизилась к столу. Пепельница с окурками. Чайник, кофейная чашка, перевернутая кверху дном. Странно: пепельница, чайник, кофе. Такие обыденные, нормальные предметы. Она коснулась чайника и тотчас отдернула руку. Горячо. Совсем недавно стоял на плите. У нее отлегло от сердца. Если бы все сорвалось, не было бы ни чайника, ни кофейной чашки, поставленной кверху дном для гадания. Была бы только кровь. Значит, свершилось. Самопожертвование, самораспятие свершилось…
Мира почувствовала, что летит. Нет, падает, и так стремительно, что свистит в ушах и холодеет внутри. И дистанция между ними распухает, как объемный взрыв, раскидывая их на космическое расстояние друг от друга. Теперь между ними бездна. Еще вчера это был обыкновенный земной человек, а теперь – номенклатура Бога. Недоступный, непостижимый. А Мира как будто осталась внизу, под Млечным Путем, серая мышка, посредственная, мелкопорочная, продукт массового производства… Почему Мира тянула, почему не пришла сюда с самого утра, чтобы ждать здесь?
Ей стало страшно. Они сейчас встретятся! Мира сейчас посмотрит в великолепные глаза и увидит эту пропасть между ними! Ее начало колотить. Она опустилась в плетеное кресло, сложила руки кренделем на груди, чтобы обуздать дрожь… Жизнь уже не та, что была еще вчера. Все другое. Тьма и неизвестность. Взлет к Млечному Пути начался…
В летней душевой шумела вода. Оттуда доносились несовместимые друг с другом звуки: человек пел мужским низким баритоном и сморкался. Черное полотенце, словно траурный флаг, висело перед дверью на ржавом гвозде. Под нижним срезом красной пластиковой перегородки можно было разглядеть две босых мокрых ноги, стоящих на деревянной решетке. Мира смотрела на них, и ей казалось, что по волосатым лодыжкам текут струи крови.
4
Гере пришлось сесть за руль, потому как Славка все никак не мог оторвать взгляда от пустынного переулка, в котором исчезла Мира.
– Ты что-нибудь понимаешь? – бормотал он. – Что еще за крокодил Гена тут объявился?
– А что тут удивительного? Девушка встретила знакомого бойфренда. Имеет, между прочим, право, – ответил Гера, удивляясь тому, в каком неудобном месте был расположен ключ зажигания.
– Ась? Кого-кого она встретила? Еще раз то же самое, только по-русски, – попросил Славка.
Машина резко тронулась. Славка выглядел расстроенным. У него было лицо ребенка, которому дали подержать мороженое, а потом отобрали.
– Приезжает птичка из Воронежа в малознакомый город и уже на следующий день встречает на улицах какого-то крокодила Гену, – продолжал ворчать Славка. – Она кидается за ним, позабыв о девичьей чести! Какие вольные нравы!
У педали сцепления был слишком маленький ход, и машина начала дергаться. Гера кое-как совладал с управлением и свернул на главную улицу.
– Надо поехать за ней следом и набить крокодилу морду, – предложил Славка. – Запомнил улицу?
– Каштановая. Но там «кирпич» висит, – ответил Гера и тотчас наехал на тротуарный бордюр. Славку подкинуло, он клацнул зубами и на некоторое время замолчал. Гера искоса наблюдал за ним. Это ревность. Мира Славке, без сомнений, нравится. У него же все на физиономии написано!
Славка словно прочитал его мысли.
– У нас с ней ничего не было, – сказал он, опуская со лба черные круглые очки.
– Когда говорят то, о чем не спрашивают, – просветил друга Гера, – всегда кажется, что человек оправдывается.
– Клянусь, – вяло настоял на своем Славка.
Он замолчал, но ненадолго. Видимо, у него чесались не только руки, но и язык.
