Лера аж съежилась, будто в ожидании удара. Губы ее вытянулись трубочкой, брови съехались к переносице, и весь ее вид стал напоминать девочку, на любимую куклу которой кто-то наступил и сломал ей руку. Сострадание полное, исчерпывающее и безусловное! Она близко склонилась над плечом Альбиноса, рассматривая его, и дуя на него, и поглаживая оцарапанное место пальчиком.
– Надо состричь ногти, – пробормотала она. – Я давно собиралась. Они у меня как ножи… Прости, милый, пожалуйста!
За окном окончательно стемнело. Начал завывать ветер.
– Метель, – произнес Альбинос. – Это хорошо. На склоны нанесет много снега. И тебе будет легче.
– Легче учиться? – уточнил я, подливая себе чая.
– Нет, я говорю не о технике катания на сноуборде. Тут другое… Ты должен попытаться понять меня…
– А разве это так трудно?
– Многим не хватает на это целой жизни. Многим – ума. Кому-то – смелости… Я еще не знаю твоих способностей.
Лера принесла плед и накрыла им плечи Альбиноса.
– Если идет снег, значит, опустится температура? – спросила она его.
– Не обязательно. Иногда снег является предвестником теплой погоды. Но даже если похолодает, то всегда можно согреться огнем.
– Огонь – это так опасно, – отозвалась Лера и, как собака, села у ног Альбиноса.
– Осталось немного, – ответил Альбинос.
– Это так кажется, – мягко возразила Лера. – Ты уже так говорил. Но нет конца и края…
– Помолчи!
Я прихлебывал чай, тщетно пытаясь понять, о чем говорили мои спасители.
– Может быть, ты дашь мне несколько уроков уже сейчас? – попросил я. – Чем двор хуже трассы?
– Потерпишь до завтра, – отрезал Альбинос. – Тебе надо выспаться. У тебя лицо зеленое.
Он встал из-за стола, недвусмысленно давая понять, что пора и честь знать. Мне пришлось тоже подняться.
– Лера проводит тебя в твою комнату, – сказал он, подошел к окну и встал рядом с ним, глядя в ночь.
Мы с Лерой вышли в коридор. Я почувствовал легкое движение холодного воздуха – наверное, где-то была открыта форточка. Света от двух медных «факелов» для всего коридора явно не хватало. С трудом можно было разглядеть темные двери с медными фигурками. Теперь я понял, почему комнаты были обозначены не цифрами.
– А тебе здесь не страшно одной? – спросил я.
– Одной? – удивилась Лера и пошла впереди меня в самую мрачную часть коридора. – А с чего ты взял, что я здесь бываю одна?
– Так, подумалось, что вдруг ему надо будет куда-то уйти… Значит, вы живете здесь вдвоем?
Лера не ответила. Она остановилась напротив двери, на которой с превеликим трудом можно было разглядеть фигурку птички.
– Вот твоя комната, – сказала она, но не открыла дверь и не показала мне кровать, как следовало бы поступить хозяйке дома. Мне показалось, что Лера боится остаться там со мной наедине. Она уже повернулась, чтобы уйти, как я взял ее за руку.
– Спасибо за комбинезон. Мне он очень понравился. Я полдня сегодня переживал, что не увижу тебя больше и не смогу вернуть тебе долг. Значит, я должен тебе за комбинезон плюс сто долларов, которые ты дала мне в баре, и еще плюс тысячу евро…
– Какую тысячу евро? – удивилась Лера, как мне показалось, не слишком убедительно.
– Что значит – какую? – пожал я плечами. – Которую ты положила мне в карман.
– Я ничего тебе не клала.
– Ничего?
– Нет, ничего. Откуда у меня евро?
Я махнул рукой, мол, прости чудака, несу пургу, потому как голова еще болит, да и феназепам этот…
– Действительно, откуда у тебя может быть европейская валюта? – пробормотал я и взялся за тяжелую и холодную дверную ручку. – Это она французам нужна. Или, скажем, немцам…
Мы оба рассмеялись. Смех получился ужасный, словно мы одновременно подавились едой и кто-то принялся стучать кулаком по нашим спинам. Лера повернулась и пошла по коридору. Я продолжал стоять на месте и держаться за ручку. Лера обернулась.
– Чего стоишь? Иди!
– Иду, иду!
Моя комната была узкой, без окна. Лампочка, висящая у самого потолка на голом проводе, давала оскорбительно мало света. Большую часть комнаты занимали поставленные друг на друга столы, табуретки;
