– А никакими! – безапелляционно ответил Филя и неожиданно метнул свое внимание к проходящему мимо мужчине. – Эй, мужик! Закурить дай!.. Пару возьму, ладно? – поставил он мужчину перед фактом, выуживая из чужой пачки сигареты.
– Он что, вообще никакие деньги со своего счета не снимает? – удивился я.
– Палка, палка, огурец, вот и вышел человец, – повторил свою дурацкую присказку Филя, раскуривая сырую дешевую сигарету. – Есть у него счет, конечно… До востребования, с мизерными процентами… Впрочем, ты в этом все равно не петришь. Так вот, иногда приходят на этот счет бабки из американского банка. Но редко. Так, по мелочам…
– Я не об этом, – перебил я Филю. – Орлов сегодня сказал мне, что эти двести тысяч уже переведены на счет строительной фирмы. И я хочу у тебя узнать: действительно ли переведены? Можно ли притормозить?
– Дай! – буркнул Филя и снова взял у меня счет. Щурясь от сигаретного дыма, он уткнулся в список. – Цемент, рамы оконные, двери с коробками в сборе… Нет, не видел такого.
Большинство дураков уверены, что вокруг них все дураки.
– Да что ты все про цемент талдычишь? – сквозь зубы процедил я. – Ты на сумму смотри! Вот эту – двести тысяч шестьсот семьдесят рублей – ты переводил на счет строительной фирмы «Монумент»?
– Да не станет он такие бабки на ветер швырять! – покачал головой Филя.
Я недоверчиво взглянул на кассира.
– Мне кажется, ты чего-то не понимаешь, – тихо произнес я, будто подумал вслух. – А на чьи же деньги он восстановил церковь? А школу строит за чей счет? А усадьбу, по-твоему, он возводит на пожертвования пенсионеров?
– Может, и на пожертвования, – согласился Филя. – Николаич скуп, как церковная крыса. Я ему сам говорил: чего ты над своим златом чахнешь? Сделал бы благотворительный взнос в какую-нибудь больницу. Или, скажем, в детский садик. Малышам чего-нибудь бы купил, одежонку или игрушки. Приятно же детишкам, правда?
– Правда, – согласился я и встал.
Охранник вывалился из дверей банка, как опара через край кастрюли, встал на крыльце, мелко плюясь себе под ноги и с ненавистью глядя на меня.
– Валентиныч! – обрадовался охраннику Филя. – Не в службу, а в дружбу: сгоняй за сигаретами, мои кончились.
– Сделаю, Филипп Матвеич! – послушался охранник, но не двинулся с места, пока я не подошел к машине и не сел за руль. Демонстрируя неожиданную резвость, охранник подскочил ко мне, просунул голову через опущенное окно и, жмурясь, произнес:
– Кончай к нему клеиться, чувак. Очень убедительно тебе намекаю. Таких, как ты, знаешь, у него уже сколько?..
Я рванул с места, и охранник поспешно убрал голову из окна.
Глава 18
ПЕРЕМИРИЕ
Князь, одетый в длинное черное пальто с каракулевым воротником и того же образца папаху, которые зрительно возвеличивали старика в росте, неторопливо шествовал по буковой аллее, опираясь на можжевеловую трость. Рядом с ним в длинной юбке и расстегнутом полушубке, играя на ходу косичкой, плелась Татьяна. Она пыталась идти с князем в ногу, но ее шаг был намного шире хозяйского, и девушке приходилось сдерживаться в резвости, как лошади на крутом обрыве.
Сблизившись, мы замедлили шаги, и Орлов окончательно остановил меня тростью, коснувшись ее наконечником моего живота. Этим жестом, зрительно определяющим дистанцию, он обычно выражал свое недовольство. Повернувшись в сторону грота, на ступенях которого ковырялись строители, он сказал:
– Краска на колоннах уже облезает, хотя я запретил малярные работы в сырую погоду. И калевка на перилах кривая, будто ее спьяну резали. Даю тебе право исшугать всякого бракодела, которого посчитаешь нужным, но халтуру я терпеть не буду…
Черт дернул меня согласиться возглавить строительные работы! И хотя это было побочной работой, скорее маскировкой, ответственность за качество Орлов с меня не снимал.
Я не стал оправдываться и что-либо объяснять, так как в подобных глупостях князь не нуждался. Он часто ограничивал обсуждение всякой темы только своими приказами и распоряжениями, справедливо полагая, что слишком стар, чтобы слушать ничего не значащие слова. Татьяна, опустив голову, рисовала на земле кончиком ботинка кривые полоски. На ее лице ярко полыхали крашенные дерзкой помадой губы, отчего естественный румянец на щеках напоминал блики пламени. Из-под распахнутого овчинного полушубка выпирали серьезные округлости, создавая впечатление, что застегнуть полушубок невозможно, да и незачем. Татьяна, горящая молодостью, красотой и силой, оттеняла старика разительно.
– И вот что еще, – ровно глядя мне в глаза, сказал Орлов. – Эта милая камочка преждевременно потребовала жалованье, а у меня наличной суммы не набралось. Заходил я в комнату Родиона, смотрел шкатулку, но там ветер гуляет. Был у него еще кожаный кошель, но его я не нашел. А ты случайно не видал?
У меня даже в ушах зазвенело от необходимости быстро и без колебаний ответить. Я молча покрутил головой, страшась того, что краска стыда может плеснуть в лицо и выдать меня. Но Орлов уже повернулся к Татьяне, протянул руку и коснулся пальцами мочки ее уха.
– Не изнуждай ты так себя, милая! – ласково сказал он. – Уже бледной и легкой стала, аки калтан. Все будет хорошо. Слышишь? Все будет хорошо!
– Вам легко так говорить, Святослав Николаевич, – вздохнула Татьяна. Бережно сняла руку князя со своего лица и вдруг, к моему удивлению, поднесла ее к своим губам. – Я Родиона никак забыть не могу… Из головы не выходит… Во сне по ночам вижу…
