– Так и должно быть. Оттого, что ты девушка совестливая, хорошая, – определил князь.
– Была хорошая, да по будням изношена, – проворчала Татьяна.
Теперь каждая секунда, которую я проводил рядом с ними, каждое слово, оживляющее беседу, приносили острую боль, словно меня секли нагайкой по голым ребрам. Как нарочно, Орлов вдруг завел тему о припозднившейся весне, признаки которой он с трудом нашел в парке.
– Ну, иди куда шел, – наконец заметил он мое нетерпение.
Едва мы расстались, как я бегом устремился к своему дому, продираясь через кусты и свалки прелых прошлогодних листьев. Если бы в этот момент мне попалась на глаза Татьяна, вряд ли бы ей поздоровилось.
Зайдя в прихожую, я плотно закрыл за собой дверь и поднялся к себе. Оглядев комнату с порога, я опустился на корточки и стал скручивать ковер, обнажая некрашеные половые доски. Длинный толстый рулон загромоздил и без того тесную комнату, и я выкинул ковер из окна на снег. Ползая по полу, я сантиметр за сантиметром осмотрел идеально подогнанные доски, надеясь отыскать хоть крохотную щелочку. Потом стал колотить по ним тяжелой стеклянной пепельницей. Звук был резкий, плотный, никакой полой ниши под досками не угадывалось.
Я завелся не на шутку. Вскочив на ноги, я оглядел комнату, и следующей моей жертвой стал диван. «Быть такого не может, – думал я, прощупывая обшивку, – чтобы какая-то девчонка смогла меня перехитрить!» Угол спинки был слегка распорот по шву, и выглядывал деревянный брус каркаса. Я взялся двумя руками за обшивку и оторвал ее от каркаса. Потом я ощупывал пружины, поролон и соломенную набивку и, сдерживая дурацкий хохот, думал о том, что все это здорово смахивает на популярный сатирический роман про стулья.
Несчастный диван, изуродованный моим грубым вмешательством в его душу, сжег все мосты и сделал бессмысленным проявление какого-либо благоразумия и мебельного гуманизма. Не церемонясь, я вскрыл два антикварных стула только за то, что обшивка сидений снизу была слегка надорвана. «Шансы возрастают!» – успокоил я себя и, сняв со стены две тяжелые картины Орлова с пейзажами, ловко отделил от рам подрамники с полотнами. Мне даже думать не хотелось о том, как отреагировал бы на этот вандализм князь, если бы ему довелось внезапно появиться в моей комнате.
«Черта с два посадит она меня на крючок! – подумал я, обуреваемый жаждой крушить. – Если портмоне здесь, то я его найду. И тогда для Танюхи наступят черные дни. Если даже не найду – все равно наступят».
Платяной шкаф пришлось очистить от моей одежды, кинув ее на пол. Когда опустевшие полки заполнились гулким эхом, я сел посреди горы тряпок и стал рыться в карманах. Проверенные пиджаки, куртки и брюки я с мазохистским удовольствием вышвыривал в окно, и они ширококрылыми птицами садились на ветки рябины и на землю.
Больше всего времени я потратил на книжный стеллаж. Пришлось перетряхнуть около сотни книг. Чего стоило только просмотреть ветхие страницы четырехтомника Толкового Словаря Даля издания тысяча девятьсот третьего года под редакцией Бодуэна де Куртенэ и двадцатипятитомный словарь русских народных говоров! А после восьмидесяти шести томов Брокгауза и Ефрона мне казалось, что я схожу с ума, превращаюсь в букву и гуляю по страницам энциклопедий, как космическая пылинка по Вселенной. Книжные кирпичи сложились передо мной в Великую Китайскую стену и затмили собой свет. Я не услышал, как в комнату вошла Татьяна.
– Ку-ку, – сказала она, приподнявшись на цыпочки и выглядывая из-за стены.
В тот момент я уже снимал заднюю стенку телевизора и целился молотком в электронную трубку. Татьяна очень рисковала. Если бы я побеспокоился о ней, то обязательно повесил бы на двери своей комнаты табличку вроде той, какие бывают в зоопарках: «Животное опасно». Я был готов растерзать наглую письмоводительницу, разорвать ее на куски, стереть в порошок, а потом пропылесосить комнату и утопить пылесос в Марианской впадине. Всего мгновения хватило на то, чтобы я созрел до прыжка. Пробив собой стену, я вместе с Брокгаузом обрушился на девушку. Она с опозданием крикнула и шлепнулась на книги. С азартом палача я навалился на девушку, распял ее среди книг и только тогда с сожалением понял, что у меня не хватает рук, чтобы надрать ей уши.
Татьяна между тем испугалась меня не слишком. Лишенная возможности влепить мне пощечину и исцарапать лицо, она смотрела на меня с мстительным удовлетворением и сдувала кончик пряди, лежащий на ее глазах. Пока я раздумывал, какого наказания заслуживает эта подлая человеческая кошка, в дверях неожиданно появился Орлов. Не было уже никакого смысла вскакивать, отряхиваться, делать какие-то телодвижения и что-то объяснять, и потому я продолжал с упрямством занимать прежнюю позицию.
Князь, не тревожась, спокойно оглядел комнату, столкнул тростью с моей спины томик Гоголя и строго сказал:
– Жениться тебе надо, братец. Тогда, может быть, перестанешь барабошить… А ты, камочка, впечатай ему пятерню, чтоб руки зря не распускал.
Скрипя ступенями, он спустился вниз. По щелчку дверного замка я догадался, что он зашел в апартаменты сына.
– Знаешь что, – тихо произнесла Татьяна, с весьма близкого расстояния рассматривая мое лицо. – А я снова хочу в горы.
– Что-о?! – зашипел я, вне себя от негодования. – Портмоне где?
– Холодно, холодно, – ответила Татьяна и улыбнулась. – Продолжай в том же духе. Ты еще стены не ломал.
– Я сейчас тебя книгами завалю и гербарий из тебя сделаю!
– Да ты только обещаешь, а ничего не делаешь!
– Обещаю? – Я джинном взвился над Татьяной и, схватив ее за руку, рывком поднял на ноги. – Я только обещаю и ничего не делаю? Ну что ж…
Гнев лишает человека возможности замечать красоту. Татьяна, отреагировав на вчерашнюю критику Орлова, сменила свою военно-воздушную куртку на овчинный тулупчик вольного покроя и гофрированную юбку, сделала макияж и завивку, что радикально изменило ее спортивный имидж. Передо мной стояла хрупкая молодая женщина; тонкие каблуки сапожек и нежные перчатки, туго обтягивающие руки, подчеркивали ее изящность; крепкий горьковатый запах кружил голову. Только ее живые глаза оставались прежними, и я, не реагируя на метаморфозу, боролся с этими глазами.
