Как же я ее сразу не узнал! Я щелкнул замком портфеля, увидел несвежее мужское белье, смутился еще больше. Стирать несет? Неужели Морозову? Мысли мои смешались, и я не знал, как поступить.
— Знакомы? — недовольно спросил Никитин Наташу.
— Х-ха! Еще бы! Это же Юрка Хорунжий! Мы с ним в университете вместе мучились! Только я, лентяйка, бросила, а он... Ты в таможню устроился?
— Устроился.
— Откройте, пожалуйста, вашу сумочку, — нарушил паузу Никитин.
— Пожалуйста, пожалуйста, — заторопилась Наташа.
Она сняла с плеча красную сумочку, щелкнула замочком, подала Никитину. При этом сочувственно посмотрела на меня.
Я закрыл портфель. Вынул из бумажного пакета блок жевательной резинки, на всякий случай вскрыл, чем вызвал недовольную гримасу на лице Морозова. Еще бы! Нарушил товарный вид!
— Все в порядке, — сказал Никитин, возвращая сумочку и паспорта. — Еще раз извините. Всего хорошего!
— Охо-хо! — добродушно вздохнул Морозов. — На судне так старались, упаковывали. Теперь опять.
— Юра! — одернула его Наташа.
— Молчу. Понимаю. Граница. Святое дело.
— Все в порядке, — улыбнулась Наташа и сняла с моего серого галстука пылинку. — Ты возмужал, похорошел. Тебе идет форма. Сколько мы с тобой не виделись? Ой, много! Летят года. Я как раз ушла из университета... Ты б навестил. Живу там же...
Я метнул взгляд на Морозова, на портфель.
— Ты на него не смотри. Приходи запросто. Хоть сегодня вечером. Хорошо?
— Если смогу.
— Сможешь, если постараешься. Буду ждать. Обещай, что придешь.
— Может быть.
— Нет, ты должен зайти. Обещай!
— О’кей. Приду.
Морозов подхватил упакованные сумки, портфель и вышел с Наташей на площадь. Она обернулась, сделала ручкой.
Я смотрел вслед. Ноги у Наташи длинные, походка стремительная. Она и.... Морозов. Дикая фантазия природы!
— Давно их знаешь? — спросил за моей спиной Никитин.
— Порядочно. Давно не виделись.
— Красивая женщина, — задумчиво произнес Никитин. — К такой с одним мороженым не подступишь. Портфель внимательно посмотрел?
Я кивнул, провожая взглядом пару. Как же я ее сразу не узнал? Ведь совсем не изменилась! Ни капельки! Все такая же. Ни морщинок у глаз, ни двойного подбородка. Как с рекламной обложки — бронзовый загар, огромные глаза. Знала, когда и кого выбирать, всегда... У барменов мошна туго набита.
— Ну, держись, — вернул меня на землю Никитин. — Косяком идут. Работаем быстро, внимательно, вежливо.
Я посмотрел на дорогу, ведущую в порт, увидел моряков, навьюченных свертками и коробками.
Еще час мы работали, как проклятые. Чемоданы, саквояжи, баулы, свертки, картонные коробки, шпагат, паспорта, извинения, хлопанье дверью... Из-за одной погани приходилось урывать у людей драгоценное время, портить им настроение.
Наконец поток иссяк.
Едва Никитин присел, как зазвонил телефон.
— Что? — переспросил Никитин, выслушав приказ. — Тут после повторного еле на ногах стоим...
Он с треском положил трубку.
— А чтоб тебе! На восемнадцатый посылает. Выдавать посольские машины.
Он надел фуражку, подошел к двери, кисло посмотрел на бушующую снаружи жару, набрал в грудь воздуха и... не смог выйти.
— Ты еще с четверть часа подежурь, а потом дуй ко мне на восемнадцатый.
Он вышел под солнце и бочком, почти бегом устремился в сторону причалов. Идти далеко. Я видел, как он старается держаться редких полос и островков тени, образуемых углами зданий, куском забора, кипой ящиков.
А у причалов на солнцепеке работали грузчики. Докеры.
Никитин еще не скрылся из виду, как из-за поворота в сторону проходной вышел невысокий парень. Лицо его лоснилось от пота, нежно-голубая безрукавка покрылась темными пятнами.
Я подобрался, сделал непроницаемое лицо, надел фуражку и, когда парень приблизился, жестом Никитина пригласил в комнатушку.
— Прошу!
Низкорослый, желтоволосый моряк резко остановился, уставился на меня блекло-голубыми глазами, сделал губы сердечком, по-бабьи пожал пухлыми плечами и вошел, задевая свертками о косяки. Я заметил, что держится он подчеркнуто манерно. Гм...
Кучерявый был вне себя. Надо же, чтоб проклятая таможня вытащила его «левое» золото, которое он с таким трудом приобрел на собственную соввалюту, с риском пронес на судно, трясясь от страха, спрятал на прогулочной палубе в ящике под скамьей, где хранились спасательные пояса. За «внеплановое» золото он рассчитывал получить приличную сумму. Сколько денег угробил, сколько нервов — и все напрасно! Дополнительный заработок должен был поставить внушительный восклицательный знак на его контрабандном поприще. Получив от Морозова причитающиеся «плановые» за «законные» монеты, сложив с имеющимися, приплюсовав «левые», Кучерявый намеревался уйти на заслуженный отдых. За время «работы» у него и зубы стали шататься, и седых волос изрядно прибавилось.
Он тащился к проходной, пузырясь от злости. Такой кусок вырвать из глотки! Передавить бы всех таможенников!
Когда незнакомый таможенник, остановил его и пригласил войти, Кучерявый готов был кусаться и царапаться.
— Ну, шо от меня надо? — зло спросил он, намеренно ломая язык. — Тамочки проверяли, ту-точки проверяют.
— Повторный досмотр. Пожалуйста, паспорт.
Саркастически хмыкая, Кучерявый двумя пальцами подал паспорт, бросил вещи на стол.
— Н-на! Ишши, ишши, таможня. Только в темпе! Меня муттер дома дожидается, а стоянка — всего ничего. У тебя ж нюх, нюх должен быть. «А нюх, как у собаки, а глаз, как у орла!..»
Я понял, почему у Кучерявого — так значилось в документе — воинственное настроение: от него разило спиртным.
— Дышите в сторону, моряк Кучерявый, — попросил я. — У меня закусывать нечем.
— За свои пью, — традиционно огрызнулся Кучерявый. — Шоб у тебя был нюх, ты б сразу понял, что у меня того, чего ищешь, нема. Мы этим не занимаемся. Мы ис-чо хочем плавать. Ты хоть скажи, чего шукаешь? — кривлялся Кучерявый. — Ась?
— Что ищем, то найдем, — заверил я. — Скоро будет ваш, с «Амура», контрабандист рассматривать небо в крупную клетку. Так что не унывай!
— Это как же вы его найдете? — осклабился Кучерявый. — По звездам?
— В кино ходишь? Телевизор смотришь? Ну, так должен знать. Есть эксперты...
Я сам не знал, будет ли проведена экспертиза, стоит ли говорить о таких вещах, но уж больно захотелось утереть нос разошедшемуся моряку. Еще больше хотелось прервать его разглагольствования. Нельзя. Я при исполнении, на мне форма. И еще — я понимал этого забулдыгу.
И Кучерявого, и других, подвергавшихся досмотру, понять несложно. Все сознают необходимость
