“ауди А6”, седьмая “бэмка”, “паджеро”, щенков серебристый болид, еще “мерс” – 230 Compressor, еще БМВ!). Все это хамски противоречило базовым физическим законам – сохранения материи, например, – и с точки зрения позитивистской науки здравого объяснения не имело. Сплошь и рядом распухающие бабками люди не обладали ни особенными достоинствами и дарованиями, ни умом, ни даже какой-то там звериной хитростью и кусачестью. С некоторых пор я вполне серьезно стал полагать, что они просто случайным, на удачу, образом выяснили, где же стоит мистическая тумбочка, содержащая дензнаки, из хрестоматийного анекдота.
Я отхлебнул ерша. Я глядел на правобережное население и понимал: они не талантливее, не интереснее, не энергичнее, не лучше меня. Они просто знают секрет. Они члены тамплиерского ордена, общества розы и креста, масонской ложи. Рыцари Тумбочки. Так неужели, молодой-предприимчивый, я не смогу разгадать их секретные знаки и приветствия, выведать их пароли и явки, приобщиться сакральной тайны?
Я не желаю быть такими, как вы. Вы мне не нравитесь. Но если вы хотите, чтобы все играли по вашим правилам, – я и в эту игру сыграю. И сделаю вас. Потому что я – умный.
Я отсалютовал визитной карточке Андрея Владленовича опустевшей кружкой, встал и, ощущая себя в хрустальном коконе легкой победительной поддатости, отправился играть по их правилам.
Клубничного “орбита” – отбить запах – я купил в киоске за квартал до шестиэтажной югендстиль-ной резиденции банка REX.
... За следующие два года и три месяца я написал несколько десятков крупных и пару сотен мелких рекламных текстов, релизов, сводок, справок и слоганов общим объемом примерно в пятьсот килобайт. Овладел базовыми грубыми фокусами черного, белого и серого пиара. Научился распознавать и использовать множество подвидов вранья (вранье бывает устное и письменное, превентивное и в целях самообороны, непредумышленное и злостное с отягчающими обстоятельствами в особо извращенной форме). Купил музыкальный центр “филипс”, полсотни си-ди, тостер “айва”, синий костюм, три пары джинсов и авангардистский журнальный столик из стекла, оправленного в автомобильное крыло. Выпил около сотни литров крепких алкогольных напитков. Трахнул случайную знакомую по ночному клубу и отымел младшую сотрудницу отдела учета с третьего этажа, а с верстальщицей дизайнерского бюро, разработавшего серию экспрессивных логотипов для нашей рекламной кампании, вступил в то, что по-русски именуется унылым и шипучим, как аспирин “упса”, словом “отношения” (relationships звучит не краше). Застрелил, взорвал, расчленил, пригвоздил, спалил, утопил, уменьшил и расплющил, увеличил и лопнул, заморозил и расколол, забил голыми руками и обутыми в армейские ботинки ногами несколько десятков тысяч злобных, рогатых, бородавчатых, шипастых, слизистых, зубастых, мохнатых, многоногих и членисторуких монстров из разных пластов 3D-реальности.
... У поклонников ведической медицины существует специальное понятие самого вредного для здоровья духа и телес состояния сознания. Оно именуется “спящим”. Это когда жизнь твоя обретает стабильную инерцию и начисто утрачивает ускорение. Каждый день ты безмысленно и бессмысленно проделываешь необходимый и достаточный набор клонированных, повторяемых, идентичных действий. И ничего не чувствуешь по этому поводу.
Мне не грозило увольнение. Мне не светило повышение. У меня не росла и не уменьшалась зарплата. Я не мог сдохнуть с голоду и не надеялся сорвать куш. Другие давно перестали числить меня в многообещающих и рассматривать как объект перспективных инвестиций – и я давно перестал из-за этого комплексовать. Я был здоров и готовился прожить еще долго. Лет, может быть, сорок. Я точно знал, что за эти годы ничего не изменится.
... Мне было одиннадцать. Мы с родителями летом жили у деда в поселке под Могилевом. Там было тихо, солнечно, скучно. Каждый день, позавтракав рубленой зеленью в кислом молоке, я выходил из двухэтажного деревянного дедова дома и по пустой прогретой улочке шел в магазинчик двумя перекрестками дальше. К тому времени я уже знал словосочетание “колониальная лавка”, но лишь много позже понял, что эта большая темная, сплошь заставленная комната с высоким потолком (полки, полки, полки громоздились во всю высоту двух стен) была именно колониальной лавкой. С густым, плотным духом, складывавшимся из запахов пыльной ткани, пыльной бумаги, пыльной клеенки, просто пыли, чая, приправ, резины, конфет, сигарет и бог знает чего еще. С безумным, невообразимым набором товаров и предметов. На первой свободной от полок стене висел выцветший плакат с Диего Марадоной, отбивающим мяч кудлатой головой. На второй – японский календарь с непонятными иероглифами и небесно улыбающимися девушками в минимизированных купальниках, предмет моих детских эротических грез. А на одной из полок, за спиной у мятой толстой продавщицы в вечной шали, в трехлитровой банке обитал такой же толстый и мятый белый морской свин. Скаля большие желтые резцы, свин всегда стоял в банке на задних лапах. Передние розовыми, удивительно человекообразными ладошками упирались в стекло. Нос, тоже розовый, но с черным пятном, шевелился. Свин делал вид, что ему хочется вырваться из банки и убежать. Но все, включая его самого, наверняка знали, что это вовсе не так. Продавщица кормила его яблоками и иногда орешками. Однажды в лавке я застал двух туземцев в высоких, выше колен, рыбацких ботфортах и ветровках цвета мокрого брезента. От туземцев пахло луком, водкой и навозом. Туземцы разглядывали поплавки и леску.
– Эх, японскую бы, – сказал один. – Красненькую.
– Хер тебе, – сказал второй.
Они помолчали. Продавщица не обращала на них внимания.
– Гля, Семеныч, – сказал вдруг первый и ткнул в свина желтым пальцем. – Мудон в банке!
– Цыц, – сказала продавщица. – При ребенке-то. ... Я точно знаю, кто я. Я – мудон в банке.
2
– ... на рассвете вперед, – с угрожающим напором произнес смутно знакомый брутальный вокал. – Уходит рота солдат.
Рота солдат. Полный комбат. Мортал вомбат. Сильно поддат. Просто в умат. Образный ряд. Ротосолдат. Рододендрон. Ротосолдат – это вечнозеленый такой куст. Кустарник. Вечнокамуфляжный. У него стальные шипы. Длинные. Еще длиннее. Вот. И з-з-з-зазубренные. Вот-вот. И очень красивые цветы. Оранжево- дымно-алые. Напалмово-обжига-ющие. Одна тысяча градусов по Цельсию. Как у огнемета “Шмель”. Шмель. Летает. С-сука насекомая неграмотная. Опыляет. Цветы. Пестики, тычинки. Опыляет. Пылит. Пыльный. Михал Анатольич. Ж-ж-ж... Гудит. Вертикального взлета. Садится на цветок. Цветут цветы, смеешься ты, понтам кранты, ментам болты. Цветы. Они цветут зимой. Зимой. На Ро-жде-ство. О.
– И чтобы не умирать. Ты дай им там прикурить, – сказал Михал Анатольич. – Товарищ старший сержант. Я верю в душу твою-ю-у-у!!!
Михал Анатольич корчился, насаженный спиной на стальной шип ротосолдата. Окровавленное острие, дымясь, победно торчало между лацканов. Конечности Анатольича подергивались. Из угла тонкогубого сухого рта перла густая, как у огнетушителя, розовая пена.
– Солдат, – сказал Михал Анатольич мужественным сдавленным голосом (на самом деле это был, разумеется, огромным усилием воли сдерживаемый стон смертельно раненого). – Солдат. Солдат. Солдат.
Заткнись, урод, ответил Вадим и почему-то не услышал себя, как будто регулятор громкости повернули на min. Он напрягся и со скрежетом раздвинул створки век. В смотровой щели обнаружилось раскормленное военно-патриотическое табло лидера группы “Любэ”. Вадим в панике выпростал руку из-под одеяла, зашарил в поисках спасительного пульта. Пульта не было. Вчера он сам отложил его подальше. Чтобы не иметь шанса, механически ткнув красную клавишу, упасть обратно в сон, как это часто случалось.
– А теперь – новости!.. – Расторгуева вытеснила с экрана ломкая хрупкая девушка с ирреальными глазами и прической радикальных спектральных цветов. Под заливистый закадровый голос, перекрывающий заливистый закадровый треск аплодисментов, девушка получала из рук пластилинового Джима Кэрри ухватистого золотого идоленка. – ... свежая голливудская суперстар Смилла Павович, еще недавно бывшая обыкновенной старлеткой украинско-югославского происхождения, а в минувшем марте получившая самую престижную премию мирового кино, подписала вчера беспрецедентный контракт!!!
Телевизор в режиме будильника был поставлен на девять. Извращение – вставать в девять утра выходного дня. Тем более рождественского. Впрочем, это было не извращение, а изнасилование. Изнасилован мокрецом, блин. Очковая болезнь. Чтоб тебе сдохнуть от недосыпа, Очкастый.
