– Слышь, Юрген... Мой тебе совет – не возвращайся в город. А лучше вообще в Россию. Я, кстати, домой отчаливаю, в родные края. А ты если уж в Европе – то и оставайся там. По крайней мере, пока. А получится – навсегда.
В Рим, открытый город, я приехал за четыре с лишним часа до «стрелы» и успел еще обойти несколько главных центровых туробъектов. И убедиться – правильно мы не забились ни у одного из них: «пингвинов» повсюду отиралось дикое количество, отыскать друг друга в их толпе было бы проблематично.
Хватало этого добра и у Пантеона, причем главным образом как раз перед входом: спасающиеся от жары в тени портика охламоны с рюкзаками и бутылками минералки засидели основания всех выщербленных красноватых колонн с оббитыми капителями. Никакой Майи среди них не было. Впрочем, до трех оставалось еще двадцать минут.
Древнеримский храм всех богов, он же католическая церковь, он же кладбище великих итальянцев – круглый, широкий, кирпичный – сбоку напоминал водонапорную башню. Я забрел внутрь. Охламоны судорожно мигали фотовспышками, игнорируя запрещающую картинку. Античная кладка, видимая в нишах, христианская живопись, могильные таблички – справа от входа царила черная плита Витторио Эммануэле: золотые буквы Padre della Patria (тоже мне, Отец народов), меч, орел в лавровом венке – сугубо нацистского вида... то есть, конечно, подразумевалось, что римско-имперского – вот оно, ретроспективное восприятие. Рафаэль, который должен был быть здесь, не просматривался, а толкаться я не стал... Возможно, это его могилу загородила здоровенная, до свода знаменитого купола, ремонтная конструкция: леса, закрытые непрозрачной пленкой, из-за которой время от времени доносился железный грохот.
Я вышел, огляделся, посмотрел на часы. Нашел свободное место под колонной – рядом со свалкой черных мусорных мешков. Разноязыкая речь со всех сторон как-то дополняла общие эклектические ощущения. Перед портиком, тоже в его тени, в наглейшей ленивой позе развалился на стульчике торговец сувенирной дрянью: пластмассовые статуэтки, бюсты «под античность» (брадатые философы, безрукая Венера Милосская)...
Подкатил грузовичок с мигалкой, тетка в оранжевом жилете, не выпуская сигареты изо рта, принялась швырять в кузов мусорные мешки. Последний с небрежной баскетбольной грацией метнула с нескольких метров. Девушка Майя не появлялась.
Ощущение собственного идиотизма – или, скорее, глубочайшей нелепости: примерно как по выползании из неаполитанского подвала – стремительно усиливалось...
Перед Пантеоном имелась небольшая площадь с фонтаном, на ступеньках которого тоже сидело множество народу. На всякий случай я обошел и его. Обошел булыжную прямоугольную площадушку со сплошными тратториями по трем сторонам периметра и пустыми колясками для «пингвинов», запряженными повесившими головы клячами... Три пятьдесят.
Вдруг меня атаковал сумасшедший (с этим контингентом в Италии вообще полный порядок) – лысый, как колено, с буйной встрепанной пегой бородищей, в клоунских очках а-ля Элтон Джон и при этом в строгом траурном костюме. Пылкий, говорливый и неотвязный. Я сунул ему было горсть мелочи – но псих отверг ее с искренним негодованием, перейдя на диковинное наречие, которое сам он, наверное, полагал инглишем. Я разобрал только, что нужно ему совсем не это, а гораздо большее (хотя и, слава богу, не имеющее денежного выражения). Кажется, он был двинутый на религиозной почве – причем, по-видимому, настолько проникся волей верховного патрона, что сам себя с ним нечувствительно отождествил. Или это его представления об английской грамматике были такими – но, обращаясь к жертве, псих неизменно употреблял местоимения первого лица: «ты мне нужен», «я тебя избрал», «я укажу тебе путь»... Насилу я от него удрал на другой конец пьяцца делла Ротонда.
В начале пятого я уже был уверен, что торчу тут напрасно. Но проторчал еще полтора часа. В шесть я постановил считать свою совесть чистой.
Hotel Elide на Via Firenze, окно в серый ободранный двор-колодец, бойлер с фокусами. Grappa Classica Candolini из стакана для зубных щеток. Кондиционера нет, огромный вентилятор с названием голливудского боевика Con Air гоняет по комнате душный воздух. Ноль мыслей. Одни ощущения.
Больше всего ненавижу такие ситуации: когда непонятно ни что происходит, ни что делать...
Граппа была хороша, но заоконный вид осточертел на второй минуте разглядывания – сунув бутылку в рюкзак, я пошел вон: на ночь глядя.
Испанскую лестницу по темному времени освоила интернациональная молодежь. Внизу у фонтана здоровенная сплоченная компания откормленных горластых поляков немелодично, но агрессивно орала «Вива Полония!». Пролетом выше под акустическую гитару выводили что-то древнее – из «Крэнбериз»? – In your head, in your head, привет Ирландской республиканской армии. Потом – они же – надолго переключились на испаноязычную попсу.
Слушая ее, я досасывал свою «Классику» на широких каменных до сих пор теплых перилах самой верхней площадки с обелиском (последняя лесенка – к Санта-Тринита деи Монти – была закрыта). Прямо перед глазами на фоне городских россыпей висели подсвеченные купола, правее горело далекими многочисленными огнями нечто индустриальное, с трубами. Внизу, на лестнице, индо-пакистанцы с охапками роз безрезультатно приставали к парочкам. Еще ниже без конца проезжали взад-вперед то polizia, то carabineri... Я подумал – со снисходительностью гражданина страны, где встреча со стражем порядка для кого угодно чревата реанимацией, – что, хотя ментов в Италии на улицах много, народ они сугубо несерьезный. (Вон, в Неаполе: какое-то ну очень государственное заведение – с обеих сторон здания по полицейскому броневику, у одного открыт люк в крыше, из люка торчит униформист, автомат поставлен на упор, прям щас откроет огонь по тебе, потенциальному террористу... Не откроет, не-а – посколь-ко безмятежно дрыхнет башкой на руках...)
Когда позвонил Антон, я был уже далеко не трезв – может, поэтому совершенно звонку не удивился. Может, потому и разозлился – всерьез. Особенно меня как-то взбесил его тон – поначалу осторожный, делано-не-брежный и при этом трусовато-выжидательный (что он знает? как будет реагировать?..):
– Ты где?
– В Риме, а ты?
– В Болонье... – эдаким скользким голоском. И после паузы, страшно озабоченно: – Понимаешь... у нас с Майей... мы, в общем, здорово поссорились. Она ушла, второй день ее уже нет. Ты, случайно, ничего о ней не знаешь?
– Почему ты думаешь, что я могу что-то о ней знать?
– Я не думаю... так, на всякий случай спрашиваю... я здорово беспокоюсь о ней.
Врет. Откровенно и неумело. Он вообще актер неважный, как я уже убеждался.
– Я не знаю, где она. Но хотел бы знать сам.
– В смысле?..
– Она забила мне стрелу, – говорю, потихоньку накаляясь. – Очень просила о встрече. Но не пришла. Хотя успела много всякого наговорить по телефону.
Пауза.
– Что она тебе сказала?
– До хрена она мне всего сказала. Что ты ее подставил. Что ты ее избил. Что отобрал у нее паспорт... Вообще что она – не Майя...
Новая пауза – еще длиннее. Я буквально слышал, как искрят от перенапряга медиа-дизайнерские мозги, – и испытывал немотивированно-острое злорадство.
– Понимаешь, Юра... Майя – она на самом деле довольно сложный человек...
– Не, – я уже открыто хамил, – не понимаю. Я совершенно не понимаю, что происходит, но очень хорошо понимаю, что ты, старый, сейчас виляешь жопой. И что у твоей жены... или кто она там на самом деле... возникли крутые проблемы – из-за тебя... и еще вопрос – насколько крутые... Что меня ты тоже каким-то образом пытался поюзать – еще в Афинах... Короче, я буду очень не против, если ты прояснишь ситуацию.
– А ты уверен, что это тебя касается?
– Ага. Уверен. Это меня коснулось, когда она мне позвонила и попросила защитить от тебя. А может, в натуре, еще в Греции.
– И с чего ты взял, что я стану тебе что-то говорить?
– Не говори, о’кей. Но тогда я завтра с утра пойду в ближайший полицейский участок и честно и
