иначе все это было связано с Валей. Такая была ночь.
Глава 5
Валя и поэт-лингвист Корнеев жили в одной из гостиниц, в прекрасном номере на двенадцатом этаже. Была середина дня. Предстоял доклад, и Корнеев волновался.
— Что это ты поник? — спросила Валя; в легкой полосатой пижамке она сидела напротив и крутила транзистор — искала музыку.
Поэт-лингвист вздохнул:
— Да. Скис что-то.
— А ты взбодрись.
Он пожал плечами:
— Уверенности, Валя, нет… Шум, успех. Вроде бы большое дело я начал — а что, собственно, большого? — ну, связь речи с математикой, ну и что? Ну и ничего ведь особенного…
— Но тебя же так хвалили на съезде.
— Мало ли. Хвалили, и сам верил. А вот сейчас глянул — ничего особенного.
— Ну вот что, миленький. Если ты будешь нытиком, я тебя разлюблю, и немедленно. Терпеть не могу нытиков. — Она улыбнулась: — Говоришь, что из твоей работы может получиться пшик?
— Может, Валя.
— Но ведь может и не пшик? Это ведь тоже возможно?
— Возможно.
— Ну, вот и держись. И не смей распускаться! Жизнь на этом и держится…
— Да ты философ, Валя.
— А ты как думал, миленький?
Он вздохнул:
— Ты молодчина. Господи, до чего ж ты необычная, Валя, а ведь я к тебе привык. Мне хотелось бы быть здесь и днем и ночью… — Он улыбнулся: — Не сказать ли жене, что у меня появились ночные работы по лингвистике…
— Смотри! — погрозила Валя пальцем. — Жена выгонит из дому!
Оба рассмеялись.
Он опять вздохнул, но уже свободнее:
— Ты права, ты совершенно права. Доклад нужно провести с блеском… Взялся за гуж — тяни. Верно?
Она весело сказала:
— И классиков можно к этому случаю вспомнить.
— Кого, например?
— А хоть Шекспира, миленький… Он очень славно на этот счет говорит.
— И что же он говорит?
— Поэт — а не знаешь?
— Не знаю.
— А говорит он так: и кто король с лица, тот и король на деле!
— Я понял, Валя.
— Вот то-то. Держись и гляди королем.
Корнеев стал собираться на доклад. Валя аккуратно сложила ему листки и, сияя улыбкой, говорила:
— А я вот всегда радуюсь… Живу себе в этом номере уже три дня, как на острове. И радуюсь! Никто даже не подозревает, что я в Москве. В этом какая-то прелесть, верно?.. Спущусь в буфет, куплю еды и опять в номер. И… жду твоих шагов!
— Тебе нравится здесь?
— Очень.
— Слава богу. Я все боюсь, что ты заскучаешь.
Валя вдруг встрепенулась:
— А я хочу с тобой на доклад!
— Что ты, Валя!
— Ага, струсил!
— Вовсе нет. Но ведь все думают, что ты в Киеве.
— Кто все?.. Моих знакомых на этом докладе не будет.
— А вдруг?
— Миленький! — рассмеялась Валя. — Зачем думать «а вдруг»? Лучше думать: «А вдруг все будет хорошо!..» Так думать гораздо правильнее.
— Ну разумеется!
Ощущение свежести, бьющего молодого напора и радости передалось и ему.
После доклада они возвращались в гостиницу пешком и попали под сильный дождь. Валя дурачилась — она была мокрая, хоть выжми, и хохотала над Корнеевым, который все пытался спешить.
— Бегом! — говорил он. — Ну, побежали!
— Да ничего подобного! — смеялась она. — Вовсе не побежали. Не спеши.
— Мы же промокнем…
— Но ведь не простудимся! Ведь весна!
Она таки настояла на своем, и Корнеев тоже промок до нитки. Сначала он был доволен и говорил:
— Слушай, Валя… Я прямо молодею с тобой. А ведь дождь — это действительно прекрасно…
— Не жалеешь, что я на доклад пошла?
— А тебе понравилось?
— Очень. Все с такой жадностью слушали. Ты был в точности как в Киеве. Там тоже был великолепный доклад — а ты весь звенел, когда говорил.
— Да?
— А я люблю, когда мужчина со славой и когда он сражается. Миленький, ты был так хорош! Чудо!
Он улыбался, хоть и прятал улыбку.
— Вот это дождина! — говорил он. — Посмотри, что на асфальте — ручьи, реки настоящие!
Но едва они поднялись в свой номер, сорокалетний поэт-лингвист почувствовал, что этот самый дождина дает себя знать, и довольно сильно. От озноба Корнеев едва мог говорить.
— А сейчас очень приятно горячую ванну!.. Разве нет?! — говорила Валя, открывая кран и пуская шумную, пышущую паром струю.
— Да-д-да…
Ванна наполнялась. Поэт-лингвист мужественно сказал:
— Иди-ди ты первая.
— Да не ломайся, миленький!.. Я ж вижу, что ты еле живой. Боже, как ты дрожишь!
— Я после тебя, — собрав все силы, сказал он.
— Если ты еще хоть секунду будешь вот так трястись, я тебя разлюблю!.. А ну, марш!
Он сделал вид, что покоряется.
— И перестань стучать зубами. Я не могу любить какого-то Щелкунчика! — смеялась Валя.
Он влез в ванну и даже вскрикивал от тепла и ознобистого удовольствия. Валя смеялась, слыша его крики. Она переоделась и была сейчас в халате — сидела в кресле и ожидала своей очереди.
— Да! — сказала она на стук в дверь.
