— Ты хотел с ним поговорить, Олег?
— Хотел.
— К сожалению, он уже…
— Но если его нет, я буду говорить с вами.
И я сказал, что я согласен ехать в кукуевские степи. Согласен вернуться к Громышеву. Более того: я еду туда не один, а с невестой. Два специалиста сразу.
— Олег, да ты просто умница! — вскрикнул болезненный и худой представитель нашей фирмы. Он даже зардел. Его лицо пошло пятнами.
— Но… — сказал я.
И сделал дополнительное сообщение. Сказал, что моя невеста, к сожалению, попала на днях под машину. Для жизни опасности нет. Но нужен гранатовый сок. Икра. Фрукты. Все это должен оплатить Громышев (или его представитель в Москве — мне все равно), если он действительно хочет, чтоб мы к нему поехали работать.
Тощий представитель сразу же стал печальным. Он был хороший человек. И добрый. И делался печальным, если вдруг замечал, что мир не так же прост и честен, как годовалый ребенок.
— Эх, Олег, — вздохнул он.
— Колеблетесь. А Громышев согласился бы.
— Эх, Олег. Может, Алексей Иваныч и согласился бы — не спорю. Но он бы засомневался: хочет ли действительно девушка ехать с тобой. У тебя очень горячая голова, Олег.
— Вы что же, мне не верите?
Он молчал. Смотрел в сторону. Это был деликатный, порядочный человек. Он всегда был такой.
— Но послушайте, Кирилл Сергеевич.
А он молчал. Затем, глядя куда-то в сторону, тихо прошелестел:
— Знаешь, что сказал Алексей Иваныч, уезжая?
— Что?
— Он сказал, что Олег Чагин под тем или иным предлогом обязательно придет просить денег. И наказал: Олегу Чагину — ни копейки.
— Но, Кирилл Сергеевич. Вот вам телефон ее лечащего врача. Позвоните сами и убедитесь.
Он скосил глаза на бумажку с номером телефона. Такие, как он, не выдерживают жесткой игры. Он весь сгорбился, увял. И выписал мне пятьдесят рублей.
— Что? — взвился я. — Это только на икру и фрукты. А на гранатовый сок?
— Олег, мы не миллионеры. Ты сам знаешь, как у нас туго сейчас.
— Жмоты!.. Скряги!.. Я три года на вас батрачил!
И тут случилось неожиданное. Я сорвался. Со мной всякое бывало, но не такое. Нет, сначала я все- таки сдержался. Я даже получил в кассе пятьдесят рублей (в общем-то, это не мелочь). А затем я вернулся к нему. Я весь дрожал от ярости.
— Жмоты! Жмоты! Жмоты!
Я бранился страшными словами. И вдруг оказавшейся под рукой пепельницей — на столике у входа — я запустил в зеркало. Зеркало — вдребезги. Громадное стекло три на два обрушилось вниз стеклянным водопадом. Я кинулся бежать.
А ведь с ним можно было ладить. Он бы и в другой раз помог. Пятьдесят рублей не валяются. Нервы. Я шел по улице и думал, какая это хитрая вещь — психика. Оказывается, после той записки в двери, ждавшей меня, я только сейчас понял, что жизнь Гальки вне опасности и что она будет жить долго и, может быть, счастливо. Мозг мой давно принял этот факт, а психика только что. Дошло.
Я пришел к Игорю Петрову. Он что-то мямлил, молчал, не смотрел в глаза, а я как раз был настроен поговорить.
— Понимаешь, — объяснял я, — денег я больше у них не добуду. Это ясно. А работу нужно найти такую, чтоб они не узнали.
Я был распален:
— Я не могу рисковать. Мне надо найти что-то очень надежное.
— Н-да.
— Честно говоря, я даже не представляю, как я могу заработать в Москве на икру и гранаты. Ведь у меня плюс ко всему — вопрос ночлега! Неужели снимать комнату?!
Я был распален. А он молчал. Что касается денег, он уже дал мне сорок рублей. Более того, дал безвозмездно. Так сказать, для Гальки. Но я никак не мог понять выражение его голубых глаз, когда я упоминал о ночлеге. Если нет — то так и скажи.
И он сказал:
— Видишь ли, — выдавил он наконец. — Пойми меня. Я, Олег, кажется, здорово влюбился.
Я присвистнул — в Вику Журавлеву. Вот это номер. Вот это Вика. Мертвая хватка современной женщины. Милый льняной коми был уже проглочен. На полпути к желудку.
— Вика?! Ха! — но я только весело улыбнулся. Дескать, ого! Я, конечно, знал о кой-каких недостатках Вики. Но, в общем, с чужих слов. И не стал ему говорить. Может, для него лучше Вики нет никого на свете. К тому же у меня был опыт. Когда-то я искренне рассказал другу, что думал и знал о его любимой. Он искренне рассказал ей. Она искренне двинула меня половником, когда разливала суп. По черепу. Сверху. Без предупреждения.
— Так, так. — И я посмотрел Игорю Петрову в глаза. — Значит, Вика уже здесь поселилась. Или она приходящая?
— Олег, — сурово было сказано в ответ, — мы с тобой рассоримся.
— Так, так. — И я поджал язык, потому что поджать язык мне только и оставалось. Я в последний раз оглядел милую комнатку, на которую, честно говоря, я так надеялся. И на которую Вика Журавлева уже наложила свою мягкую лапку. Пантера. Меня здесь не было всего неделю. Свято место пусто не бывает.
Я потащился к Бученкову. Там была Вика, зато здесь была теща. Но ведь человек всегда надеется, и я тоже надеялся. Правда, недолго. Когда теща мне открыла, я сразу понял, что останусь и переночую здесь, только если ее задушу.
— Я не собираюсь у вас ночевать, — заявил я с ходу.
— Неужели?
— Пустите же меня внутрь. Не знаю, как с вашей стороны порога, а с моей очень холодно. Где Андрей?
Бученков как раз появился. Стоял в дверях, натягивал штаны. Вздремнул после работы.
Мы прошли на кухню. И я рассказал ему, что стряслось с Галькой. Лицо Бученкова стало темным — он даже одеревенел. Сидел как неживой. Он очень меня любил.
— Из-за меня, — добавил я. — Наверняка это с ней стряслось из-за меня.
— Понимаю.
— Такие вот дела.
— Может, тебе уехать к Громышеву, — сказал он. — Может, это как перст указующий. Как сигнал.
— Уехать?.. Я уеду, а она больна?
— Когда ты три года назад уехал в степи, она тоже была больна.
Я промолчал. Это была правда. Горькая правда, такая, что лучше б не вспоминать. Но ведь себя до конца не знаешь. Тогда я многого не знал о себе. Сейчас я уже знал больше и куда больше любил ее. Это ведь тоже правда.
— Тогда ее болезнь тебя мало заботила. Тогда тебя вообще мало что заботило.
— Ну а теперь заботит больше, — огрызнулся я.
Мы сменили тему. Мы поговорили о нас, о наших проказах в институте — дела давно минувших дней. Я проказничал, а ему влетало. И все равно он меня любил. Он был из таких. Из тех, кто никак не может найти дополнительного приработка.
— …Не устроился на полставки?
