Если пластинка попадалась дурацкая, мы просто стояли.
— Здравствуй, — кивнула Зина какому-то парню через мое плечо. Затем другому: — Привет, Юрка! — Затем двум вертящимся девчонкам, шер с машер: — Привет!
Свой человек — всех знает. И ясное дело, ее скоро пригласили танцевать. Увели на время.
А ко мне подошел малый:
— Убирался бы ты туда, откуда приехал.
— Ну-ну! — сказал я, наезжая на него плечом.
Мы перебрасывались словечками. Пока как по нотам. А тут случилось неожиданное.
— Друг, — зашептал он, — я тебе по-доброму. Ты понял?
Я не понял.
— Я по-доброму, — шептал он. — Ты с ней не очень. Я как другу тебе говорю. Ты мне, в общем, очень нравишься.
И он исчез. Чудак какой-то.
Я огляделся. И тут же отметил, что Зина, танцуя, переговаривается с какими-то парнями. Они переговаривались и глазами ощупывали мою фигуру.
Все это мне не понравилось. Я был один. За оградой танцплощадки раздавались посвисты. Кого-то между делом били. Местные соловьи-разбойники… Я томился, потом пригласил какую-то девушку. Спросил, как ее зовут. Она сказала:
— А почему вы второй раз спрашиваете?
— Разве второй?
— Да, — она засмеялась.
Зина наконец подошла.
— В чем дело? — спросил я раздраженно.
— Ой, прости. Знакомые и опять знакомые. Пришлось с ними поболтать.
И она понесла какую-то чушь, и я ни одному ее слову не верил.
Мы вышли с танцплощадки.
— Идем туда. К ребятам. — И она потянула легонько меня за руку. Куда-то в темноту. И не идти я не мог. Не так воспитан. Она держала меня под руку — мы шли через кусты, напрямик.
Метрах в ста от площадки стоял столик, вкопанный в землю. И какие-то ящики. И люди самого мрачного колорита. Человек восемь. Лиц в темноте почти не видно.
Спросили:
— Кто это?
— Это он и есть. Это Олег. Это ж я о нем рассказывала, — заворковала она.
Голосок у нее был самый ласковый, сметанный.
Ни звука в ответ. Ни приветствия. Я тоже молчал. Мне налили вина. В стакан — на три четверти.
— Спасибо, — буркнул я.
Прошла минута или две. По-прежнему все молчали. Я закурил.
— Ну, пойдем, — и она потянула меня за руку.
И мы вдвоем пошли. Мы прошли лесок. И теперь пересекали железнодорожную колею. Подозрительное место, думал я.
Была ночь. Поселок спал.
— Зина, — сказал я как можно спокойнее, — а почему мы сошли с электрички на той платформе? Ведь эта ближе…
Она не ответила.
— Ведь эта платформа в двух шагах от твоего дома.
— На этой редко останавливаются, — сказала она.
И вдруг прижалась. Поцеловала.
— Устал?.. Сейчас отдохнешь. Только тихо. Наши давно спят.
Она открыла дверь — мы вошли в сплошной мрак. Мы так и не зажгли света. Все ощупью. «Вот стул. Вешай сюда», — шепнула она. От ладоней ее и голого тела шло тепло, как от печки. Потом мы уснули. Внешне я был спокоен, но какой-то страх, видно, пробрался в меня. И сидел глубоко внутри. Потому что среди ночи я вдруг проснулся с сердцебиением — кто-то шел, шаркал. Сейчас он шел мимо нас. Я затаился. Руки мои напряглись. Три… два… один… Человек прошел мимо — в другую комнату. Я тронул ее грудь, ее плечо, но она спала. Или не спала?.. Мы лежали под очень теплым одеялом, и сердце мое частило от жары и напряжения.
Опять раздались тихие, шаркающие шаги за стенкой. Прошло минут пять. Где-то далеко свистнула электричка. Я не дыша встал. Тихо оделся и прокрался к двери. Дверь заскрипела.
— Куда? — раздался бас.
Но я уже вылетел в ночь. Ночь была теперь не черная, а чуть серенькая. Я бежал по косогору вверх. А вдалеке неслась электричка. Я уже понял, что успею, я только не знал, в Москву ли она. И станет ли?
Я влетел в вагон — ни души. Было холодно. Я натянул плащ, который комком держал в руках. Завязал шнурки ботинок. Закурил.
Испуг вскоре прошел. А страх остался. И я не мог понять, в чем дело, до тех самых минут, пока не настало утро и я не позвонил в больницу. Вот что меня грызло. Я спросил, будет ли операция, сегодня назначена операция. И мне без промедления сказали:
— Да.
— И не отменили ее? Не перенесли?
— Не отменили.
Меня трясло. Такого со мной просто никогда не бывало. Я, скажем, говорил по телефону, и у меня получалось примерно так:
— Зд-д-д-дравствуйте.
А звонил я по поводу работы — в то утро мне как раз повезло, я нашел работу. Внештатную и оплачиваемую. То, что нужно. А ведь я и звонить-то пошел в то утро лишь по выработавшейся привычке. Меня трясло, и я еле попадал монетками в щель.
— И п-п-приступить я, вид-д-димо, м-м-могу завтра? — выстукивал я зубами.
— Да. Пожалуйста.
Заика я или нет, их не волновало. Работа была связана с техническими текстами. Из иностранных журналов. Перевод. И не столько сам перевод, сколько его толкование применительно к конкретной теме. Это у них называлось «теоретической выжимкой». Меня это и вовсе устраивало, потому что я мог делать дело где угодно. Хоть в метро. Хоть на улице. Хоть в больничном коридоре. Раз в две недели относить переведенные тексты в НИИ. Раз в две недели получать за это деньги. Небольшие, но все же.
А убивало меня — совпадение. И надо ж так, что я нашел работу как раз сегодня, когда оперируют, в этот же день, в это же самое утро. Удача, но не за счет ли Гальки?.. Тут поневоле станешь мнительным.
— Мама, но ведь я звоню тебе каждую неделю — по-моему, это не так уж редко.
— Неужели нельзя выкроить двух-трех минут…
— Не получается.
Она вздохнула. Она, как всегда, хотела письма.
— Может быть, ты подружился с какой-нибудь девушкой?
— Если подружусь, я обязательно тебе напишу.
Она опять вздохнула:
— Ты, Олежек, у меня мальчик неглупый. Но старомодный мальчик…
— Какой уж есть, мама.
— Уж очень ты робок с девушками. И вообще с людьми — слишком уж ты робеешь. (Матушка верила
