— Что вы!.. Он такой у меня, в общем-то, мальчик. Беспомощный. Голодный… Иди сюда, родной мой, — бедная женщина совсем растрогалась и уже не сдерживала слезы.
— Чего тебе? — буркнул ей он.
— Подойди к ней. Зовет же, — прошипел я.
— Только не задень гипс, родной. Боль адская.
— Не задену.
Она целовала его. Она ласково и неторопливо целовала его. А я поминутно высовывал нос в дверь. Выглядывал.
Наконец медсестра куда-то исчезла. Я быстро пересек коридор. Зайти в палату во время карантина (занести инфекцию) значило лишний раз испытывать судьбу. И я не стал ее испытывать.
Когда проходил мимо палаты, в приоткрытую дверь я разглядел Гальку. Я шел медленно.
Я увидел ее лицо — она меня не видела. Она что-то негромко говорила. Губы ее шевелились. Я видел ее одну-две секунды. За этим приходил.
Вечером произошла встреча из неожиданных. На улице. Мы столкнулись нос к носу.
— Зина? — Я был удивлен.
— Здравствуй.
Мы помолчали. Потом она сказала тихо, с укоризной в голосе:
— Что ж ты убежал среди ночи?
Я еще помолчал.
— Убежал, как вор. Ни слова не оставил… Дедушка сказал, что ты и спать не спал.
— Это дедушка взад-вперед шастал?
— Если скучно, могли бы поговорить. Я ведь рядом лежала — не за дверью. А если тебе с женщиной интересно только десять минут, то не надо с ней ложиться в постель.
Я заметил, что она немного хрипит. Она стояла толстенькая, крепенькая, как бочка, и похрипывала.
— Что с тобой?
— Ничего особенного. Простудилась. — Она продолжала меня корить: — А уж как мне стыдно было. Думаешь, у меня полно любовников. У меня никого нет. Один разочек решила закрутить роман — и на тебе! Встал и удрал среди ночи.
— Ни до свиданья, ни спасибо.
— Вообще ни слова не сказал. И нечего тут шутки шутить. Мне было так стыдно.
— Перед дедушкой?
Она негромко сказала:
— А еще я боялась, что ты простынешь. Ночь была очень холодная.
И стало ясно, где она простыла.
— Ты что — бежала за мной?
— Да.
— Не сумела догнать?
— Ты как пуля влетел в электричку.
Вот так и простыла — волновалась за меня. Бежала за мной, наспех одевшись. Потом возвращалась. Одна.
— Зина, — сказал я с раскаянием, — ты меня не очень суди. Я малость чокнутый.
— Это и видно.
— Я ведь как раненый… Нервы.
— Брось врать.
Она решила, что мне попросту с ней стало невмоготу. Стало скучно. Или она мне не показалась как женщина. Короче: что-то обидное и неприятное. А в такие штучки, как мои нервы и мой ночной испуг, она не верила и верить не хотела. Здоровая натура.
— А ты чего здесь? — спросил я.
— Я иногда в этом районе ночую.
— У подруги? — оживился я, чуя, что здесь пахнет ночлегом на дармовщинку.
— Да, у подруги. Ночую здесь. Не каждый же день мне возвращаться на электричке в такую даль.
— А мне нельзя у нее переночевать?
— У тебя ж была квартира? Твоего родича.
— Была, да сплыла.
Я сказал правду. Была, да сплыла. Она еще раньше сплыла, задолго до Олега-два и его хорошо упакованной компании.
— Нет. Не получится, — сказала Зина. — Это будет неудобно. У нее одна комнатка.
— И соседей много?
— Много.
— В этом доме?
— Да.
Теперь мы поднимались по лестнице. Перед дверью она остановилась. Желала, чтоб я ушел. Желала со мной проститься именно здесь. Не показывая меня соседям.
Я попытался доесть ее жалостью. Жалостью ко мне, бедному и горемычному. Я рассказал, что так, мол, и так — была любимая, но вышла замуж. Не за меня. Я примчался из степей, но поздно. А теперь вот новая беда — она в больнице. После сложной операции.
И нужны деньги, чтоб она выздоровела. Квартиру родича, которую послал мне случай, я сдал жильцам. Взял с них деньги. Поэтому и жить мне теперь негде.
Все это было правдой от первого до последнего слова. И тон рассказа я вроде бы избрал какой нужно. И на жалость бил. И исподволь подчеркивал, что один-одинешенек в огромном городе… Тем не менее реакция оказалась совершенно обратной.
— Как же ты мог?! — вдруг возмутилась она.
— Что?
— Свинья ты. Свинья!.. Если ты ее так любишь, — возмущалась она, покраснев, как свекла на срезе, — как же ты мог?!
— О чем ты?
— Бесстыжий!.. Тьфу!
Ее даже трясло. А мне стало ясно — такую не свернешь. Дал я маху. Вот уж точно, не в ту степь.
— Зина…
— Убирайся!
Больше общаться со мной она не желала. Она вынула ключ, чтоб открыть дверь, при этом встала ко мне спиной. Давала понять, что я свинья и что все кончено. Конец фильма.
Я вышел на улицу, но идти было некуда. И озноб прокатывался по спине туда-сюда. Холодно.
Можно, конечно, на вокзал. Или к Бученкову — вдруг у его тещи случится приступ доброты. И будет чай с сахаром. И хлеб с маслом. Чего не бывает в жизни?.. Но ехать было далеко. Устал. Утомился.
И тогда я вернулся в подъезд, где Зина. Нет, сначала я заглянул в какое-то насквозь промерзшее парадное. Брр. И тут же вспомнил, что в подъезде Зины пахло кислой капустой. Капустой, старыми валенками, керосинками и всякой коммунальной дребеденью. Жизнь без прикрас. И потому там было теплее.
Я вернулся. Домишко был в два этажа, а на втором этаже — закуток. Под лестницей, а лестница уже вела на чердак. Я приметил это местечко, еще когда рассказывал Зине о своих бедах. Когда бил на жалость.
Я втиснулся в этот уголок — и аж задрожал от радости и тепла. Там были газеты. Самое то, что надо.
