В двух шагах от рая

– Дословно не могу, товарищ старший лейтенант.

– Я вам приказываю, Антоненко!

– Богданов сказал, что вы – инвалид. Что вам не место в ВДВ, что вы – псих. Сказал, что вас комиссовать надо.

– …

– Так как насчет отпуска, товарищ старший лейтенант?

– Завтра сделаем. Сейчас найду комбата и все решим.

…меня, боевого офицера! зря я тебя не задушил там в кабинете,

Богданов! и эту солдатскую сволочь задушил бы на месте! но я дал

ему слово!..

На полпути к батальону Шарагин передумал, остановился, постоял в нерешительности, развернулся, и пошел в батальон к Чистякову. Женьку он застал в оружейной комнате. Он только что заступил ответственным.

– Здорово, старина! – Женька кивнул через приоткрытую решетчатую дверь оружейки. – Погоди, я сейчас.

…здесь все оружие под замком… каждый пистолет, каждый автомат,

каждый патрон на учете… не могу же я ворваться и схватить

оружие?.. а вдруг другого такого шанса не будет?.. а что, если

Богданов даст приказ меня больше никогда ответственным не

ставить? что, если меня завтра на территорию полка не пустят?

тогда я никогда уже не доберусь до оружия… как же просто в

Афгане!.. все под рукой было!..

– Ну вот и все, старина, – на глазах Шарагина двери оружейной комнаты закрылись, Чистяков повернул замок. – Сержант! Опечатывай! Ты чего такой горем убитый? Случилось что? Аль не опохмелился сегодня?

…опоздал, теперь уже никогда не добраться до оружия…

– Нет, ничего, я так, я пошел.

– Подожди, Олег!

– Увидимся.

– Ты про день рождения-то не забыл?

– Про день рождения? Да-да, конечно. Счастливо. Увидимся.

– Ну, точно пьяный, – решил Чистяков. – С утра где-то накатил.

Чем ближе подходил Шарагин к штабу своего батальона, тем больше углублялся в собственное одиночество, и тем меньше сил и агрессии оставалось в нем. И под конец, на крыльце уже, а вернее еще когда шел он через плац, почувствовал он, что не осталось больше злобы. И перед тем, как войти в штаб, сел он на скамейку, закурил, и подумал почему-то, что жалко ему этого солдата-выродка.

…когда тебе невыносимо плохо…

Прыгали в голове кем-то сказанные слова, пока комбат говорил по телефону, пока убеждал его Шарагин и лично ручался за бойца, и затем, направляясь к воротам части, еще раз повторил:

…когда тебе невыносимо плохо, найди кого-нибудь, кому еще хуже и

помоги ему… у меня-то, слава богу, и отец и мать в добром

здравии…

Он успокаивал себя этими словами, отвлекался от нависшей угрозы, отодвигал опасность заговора, который уже набирал критическую массу.

…гнида! сколько людей из-за тебя полегло в Афгане!.. ты, Богданов,

и здесь собрался нашего брата душить!.. из-за тебя капитан Осипов

погиб! по твоей, сволочь, вине! ты его толкал вперед: давай,

разведка, результат, награду заработаешь!.. зачем я пошел к

нему?!. он мне мстит! Богданов мстит мне, потому что я видел, как он

в безоружных афганцев стрелял! никто больше из офицеров не

видел! и еще: он знал, что я знал, что капитан Осипов погиб по его вине…

…он боится, что я его заложу! что я стану его шантажировать… он

хочет, чтобы меня признали сумасшедшим!.. тогда уж меня никто

слушать не станет…

В квартире Шарагин почувствовал себя, как в клетке. Стены давили, зажимали в кольцо. Надо было