добралась до своей комнаты.
— Бедная Лиззи, — сказал я машинально. — У вас был шок.
— Я и заснуть не могла, не спала ни минутки, поверьте мне, мистер Родди. Думала, утром не встану, но лежать тоже не лежалось. Встала, пошла к ранней мессе, а потом уж так душевно поговорила со священником! Очень он хороший, этот наш отец Энсон, мудрый человек. Он велел мне тут одной не оставаться.
— Да мы вас больше и не оставим, Лиззи, — сказала Памела.
Так, значит, теперь священнику все известно!
— А что говорит миссис Джессеп? — поинтересовался я.
— Она зовет меня, когда в следующий раз я останусь одна, ночевать на ферме. А еще говорит, нет сомнений, что Паркинсоны видели то же самое. Она сказала, что если у призрака голубые глаза, так это та леди, что разбилась на скалах.
Мы оставили бедную Лиззи за работой — пусть успокаивает нервы, а сами пошли пройтись по холмам. Было жарко. Небо и море сверкали на солнце. Тревога, с которой я слушал рассказ Лиззи, рассеялась.
— Я не склонен принимать ее слова на веру, — сказал я Памеле. — Очень уж похоже на то, как обычно описывают привидения, — леди в белом с длинными светлыми волосами. И ведь Лиззи самой хотелось увидеть призрак; без него ей было никак не обойтись, раз уж она здесь живет. Да она бы уронила себя в собственных глазах, если бы ничего не увидела! Одна-одинешенька ночью в доме с привидениями!
Памела покачала головой.
— Ты посмотри, в каком она состоянии, Родди! Только игрой воображения этого не объяснишь.
— Самовнушение еще и не до того может довести.
— Призрак по ее описанию очень напоминает портрет Мери Мередит.
— Вот именно! Лиззи просто наслушалась рассказов про нее.
— Не знаю, почему ты настроен так скептически, Родди. Скепсис нам не поможет.
— А если дать волю истерике, это поможет? Я не отметаю все твои доводы, я согласен: в доме что-то творится, на нашу психику действуют какие-то флюиды.
— Но разве ты не видишь — это «что-то» проявляется только в тех случаях, когда рядом есть восприимчивая душа? Чем больше чего-то ждешь, тем сильней настраиваешься, тем скорее подпадаешь под власть навязчивой идеи. Надо перестать об этом говорить.
— Нет, Родди, ничего не выйдет.
— А что еще можно сделать?
Памела некоторое время шла молча, потом закурила сигарету и по рассеянности бросила спичку на землю. Вереск был сухой и вспыхнул, как порох. Мне пришлось затоптать разгоревшийся маленький пожар. Я тут же извлек из этого мораль.
— Вот видишь, как вредно сосредоточиваться на этой теме!
Вскоре мы повернули назад, надеясь, что Лиззи напоит нас чаем.
— Знаешь, Родди, — серьезно сказала Памела. — А я верю, что Лиззи на самом деле видела Мери, и я рада — ведь теперь мы знаем самое главное: мы знаем, кто бродит по дому. Теперь остается узнать почему. У меня предчувствие, что, если нам удастся узнать причину, мы сможем положить конец нашим неприятностям.
Ее слова произвели на меня впечатление.
— Пожалуй, ты права.
— Давай разматывать клубок с этого конца, Родди. Такая задача как раз для тебя — у тебя подходящий склад ума, ты можешь и вообразить, и проанализировать. А я сразу начну придумывать лишнее. Надо начать расспрашивать, узнаем все, что можно, про семью Мередитов и попробуем разгадать эту загадку.
— А с чего начнем?
— В том-то вся трудность! Я понимаю, конечно, прежде всего надо было бы поговорить с капитаном.
— И ты бы ему поверила?
— Нет, он будет скрытничать.
— Миссис Джессеп рассказала все, что знает, и даже более того, в этом я уверен. Не ходить же мне по округе и собирать сплетни про Мередитов.
— Я знаю, Родди, это нелегко. Но обещай мне, что ты попробуешь.
— Надо подумать. — Больше мне нечего было сказать.
Но за весь день я вряд ли хоть раз вспомнил о своем обещании. Мои мысли занимала компания бойких персонажей будущей пьесы. Погода стояла прекрасная, работа над пьесой захватила меня полностью и вдобавок ко всему — завтра к чаю должна была приехать Стелла!
Эта мысль повергала меня в радостное волнение, а между тем волноваться не хотелось. Я уехал из Лондона и поселился в этом глухом углу в поисках покоя. Я обрел работу по душе и намеревался ее продолжать. Это «занятное дитя», как назвала Стеллу Джудит, была очаровательной подругой для Памелы… Очаровательной-то да, но мне не следует терять душевное равновесие.
Так говорил я себе, но от равновесия и следа не осталось, когда в понедельник во время ленча пришла телеграмма: «Безутешна прийти не могу».
— Почему телеграмма? — возмутился я. — Почему нельзя было позвонить?
— Видимо, есть что-то, чего Стелла не хочет обсуждать по телефону, — медленно сказала Памела.
Она сидела, комкая в руках телеграмму, голос у нее был расстроенный.
— Ты думаешь, капитан старается отдалить ее от нас? И не позволит больше приходить?
Я сразу понял, что так оно и есть.
— Ну конечно, до него дошли слухи, что по дому бродит призрак его дочери.
— Ох, Родди, Родди! — Глаза Памелы наполнились слезами.
Я ушел в оранжерею и поднял там страшный грохот, ремонтируя полки: пилил, строгал, стучал молотком. Я испытывал потребность в реальном деле, в реальном шуме, мне хотелось самому что-то устраивать и с чем-то справляться. Я не желал поддаваться мертвым.
Однако в тот день гость у нас все-таки был.
Около трех часов Лиззи доложила, что пришел отец Энсон. Вид у нее был одновременно и гордый, и смущенный, будто она его пригласила и теперь не знает, какой ему окажут прием.
Священник вошел немного неуверенно, но быстро освоился. Он сидел, живо оглядывая комнату, и с пониманием рассуждал о том, как приятно поселиться в таком красивом доме. Он и сам только что переехал, но в новый, совсем новый дом.
— Удобный, но я предпочитаю старые дома, в которых уже жили, в них как-то уютнее, — сказал он.
Он приглядывался к нам, старался определить дух, царящий в доме, и одобрял то, что видел. Нам он сразу понравился, и Памеле, и мне. Как и мы, он был наполовину ирландец.
— Вам повезло больше, чем мне, — заметил он. — Вам посчастливилось носить имя, поистине благородное во всех отношениях.
— Да, и я не хочу его менять, — сказала Памела.
На лице священника появилась добрая улыбка.
— И тем не менее придется, дитя мое.
Ему было около семидесяти, хотя выглядел он еще крепким. Роста он был невысокого, но осанка и громкий рассудительный голос придавали ему властный вид. Его лицо, которое не пощадило время, бороздили морщины, говорившие об опыте и чувстве юмора. Улыбка была добрая, понимающая. Глубоко посаженные голубые глаза смотрели открыто и пристально.
По его словам, он обрадовался, узнав, что молодые честолюбивые люди решились уехать из Лондона — на такой поступок действительно нужно мужество.
— В городе значительную часть вашей жизни проживают за вас другие, вам остается осваивать
