Стелла не выказала признаков разочарования, но лицо у нее сделалось смиренным и печальным, такое же выражение было у девушки на портрете, и мне это не понравилось. Несмотря на все возбуждение, связанное с нашим отчаянным предприятием, я не мог избавиться от этого недовольства.
В машине Памела весело звякала ключами и читала прикрепленные к ним бирки: «конюшня», «мастерская», «сарай» и так далее.
— Я уже чувствую себя землевладелицей, — призналась она.
— Мы поступаем несколько опрометчиво, — предостерег я ее. — Мы ведь не потопали как следует по полу, не посмотрели шкафы, не проверили, в каком состоянии деревянная обшивка. А вдруг там все давно истлело!
— Истлело! — возмутилась Памела, как будто я выругался. — Вот у этого капитана действительно последний разум истлел!
— Это ты тонко подметила, — одобрил я — Не в бровь, а в глаз!
— Старый сквалыга!
— Чудак какой-то! Никак не понять, хочет он чтобы мы купили дом, или нет.
— Ему поперек горла, что приходится его продавать, вот он и злится.
— Похоже.
— Так ему и надо!
— Ловко ты его отбрила, когда он начал крыть тех, кто верит в привидения! Обратила его же слова против него самого!
— Ну что ж! Наверно, никто не пытался сказать ему хоть словечко против за всю его жизнь. А я просто не могла вынести, как он унижает это очаровательное дитя.
— Дитя! — передразнил я ее. — Да на много ли ты старше? Лет на пять?
— Около того, ей восемнадцать.
— На восемнадцать она не выглядит.
— Ей же не разрешают взрослеть.
— Это она так сказала?
— Господи! Конечно, нет. Она этого еще не понимает. Вот произойдет что-нибудь, тогда поймет.
— По-моему, дом этот ее страшно занимает.
— Да. Она уехала из него, когда ей и трех лет не исполнилось, и с тех пор ни разу в нем не была.
— Странно. Интересно почему.
— Там умерла ее мать.
— Это не причина.
— Знаю. Оказывается, это ее мать изображена на портрете, и похоже, она была так же добра, как и красива. Портрет написан отцом Стеллы — Левелином Мередитом. Тебе что-нибудь говорит это имя?
— Ничего. Хотя постой, он — валлиец!
— А это — совсем другая раса, — ядовито передразнила Памела старика.
— Не поддавайся предубеждениям, — посоветовал я.
Мы въехали в подъездную аллею.
— Родди, ты только представь себе все эти рододендроны в цвету!
— Да. Но ты понимаешь, настоящий сад тут не разбить, здесь ведь почти нет земли.
— А я голову даю на отсечение, что какой-то сад да получится.
— Смотри, дом как будто прячется.
Я остановил машину возле конюшни, и, обойдя группку деревьев, мы пошли к дому. Дом был великолепен; на фоне вольного моря и вересковых зарослей он выглядел строгим и надежным.
— Ты уверена, — спросил я Памелу, — что тебе понравится жить здесь, на краю света?
— Понравится?! — Памела только рассмеялась. Любовь с первого взгляда лишила ее дара речи.
— А теперь спустись на землю, — взмолился я, когда мы вошли внутрь.
— Шкафы! — отозвалась она, направляясь к нише под лестницей. — Ура, Родди! Здесь как раз поместится телефон.
За нишей я обнаружил небольшую гардеробную. Напротив была комната для служанки, и я снова заглянул туда. Кусты закрывали окна, заслоняя свет, их придется подрезать, тогда откроется вид на запад. Рядом была старая ванная с безобразной ржавой ванной на железных ножках.
— Подумай; мы не заметили еще одну комнату!
Памела стояла возле двери между гостиной и ванной, пробуя один ключ за другим. Она открыла ее ключом, на котором не было бирки. Сквозь стекла эркера вливался солнечный свет, в окне мы увидели скрюченное дерево.
Это была необычная прелестная маленькая комната. Одну ее стену занимало окно-фонарь, и, остановившись возле него, Памела оказалась в потоке света. Справа в довольно просторном алькове легко могла поместиться тахта. Напротив был камин, украшенный желтыми изразцами. На выцветших от солнца обоях еще и сейчас можно было разглядеть едва заметные гирлянды желтых цветов.
— Прямо подарок, — воскликнула очарованная Памела. — Как ты думаешь, что здесь было?
— Курительная, комната для шитья, кладовка, — высказывал я одну догадку за другой, но Памела меня не слушала, она рассматривала дверь в сад, верхняя половина которой была из стекла. Сестра потянула за Ручку, стеклянные створки открылись внутрь, а половина двери осталась запертой.
— Здесь снаружи лестница! — воскликнула Памела. — Ступени закрыты досками. Это пандус. А! Это пандус для детской коляски! Здесь была детская комната — комната Стеллы!
Я видел, что она права. Снаружи была ограда из толстой и прочной проволочной сетки. Наверно, обычно ее держали запертой, но петля щеколды проржавела и отвалилась, так что под напором сорняков калитка широко распахнулась. Да, конечно, это была комната Стеллы.
— Самая милая комната в доме! Как она будет рада провести здесь ночь!
— Опомнись! Ты опережаешь события!
Я открыл задвижку, распахнул нижнюю половинку двери, вышел на лужайку и остановился возле дерева, глядя вниз на яркую полоску песка, имевшую форму полумесяца. Владеть «Утесом» — значит владеть океаном. Кожу покалывало от желания окунуться, и немедленно. Оказаться в море — такое счастье, даже если знаешь, что через час тебя повесят! Я засмеялся, вдруг представив себе посреди всего этого Лоретту Через неделю она взбесилась бы от тоски. Ничего, морской ветер развеет даже память о ней. А именно это мне и нужно!
— Родди! — окликнула меня Памела. — Ты только подумай! Эта земля и сосны, и деревья, и пляж — все будет принадлежать нам!
— Я как раз и думаю об этом! Пошли посмотрим гараж.
В конюшне могло поместиться две машины. А клетушки, с окнами и без окон, выходившие во двор, сулили бесчисленные возможности. Когда строили «Утес», рассчитывали на большую семью, камень и рабочая сила были тогда дешевы. «От этой семьи осталась одна Стелла», — подумал я.
Мы вернулись в детскую.
— Нам не удастся приехать еще раз, — сказал я Памеле. — Давай-ка кое-что измерим, на случай, если У тебя есть записная книжка?
— Эта комната должна быть желтая, — ответила она. — Крашеная мебель, желтые нарциссы в кувшине и, может быть, зеленый коврик возле кровати.
Я орудовал своей красивой стальной рулеткой, которая то сматывалась в катушку, то вытягивалась вверх, подобно веревке индийского факира. Наш разговор не отличался последовательностью.
— Альков, шесть футов на шесть. Ты записываешь?
— Записываю. У «Либерти» есть ткань на занавески, желтая с зеленым.
— Окно, шесть на десять… Пошли в гостиную, это важнее.
Мой ковер был слишком мал для пола в гостиной, это я увидел сразу, да паркет и не требовал ковра.
— Окна, — диктовал я, — девять футов на четыре с половиной, подойдут старые бархатные шторы. По замыслу архитектора… между прочим, мне кажется, я все-таки слышал фамилию этого художника — Левелин Мередит. Если он чего-то стоит, о нем должен знать Макс.
— Думаешь, он был членом Королевской Академии искусств? — откликнулась Памела. — Ламбрекены
