гостинице у самых дюн, под пение птиц и журчание воды. Всю ночь я проспал глубоким сном и выехал поздно. Утро было жаркое, ослепительно сияло солнце, но на холмах дул ветерок, а к середине дня я почувствовал бодрящее дыхание моря. Всем своим существом я жаждал его увидеть. Дорога же только и делала, что обманывала меня, она то сбегала в заросшие лесом долины, то вилась вдоль высокого берега, скрывавшего залив, но вот наконец моим глазам открылась водная гладь; я возликовал и, погнав машину с бешеной скоростью, остановился только перед «Утесом».
Какое-то время у меня рябило в глазах, потом все прояснилось и предстало передо мной в чистых и ярких красках, как видишь только в детстве, словно прорвалась вуаль, туманящая мир для взрослых глаз. Дом ожил, блестела свежая краска, сверкали вымытые окна, в верхнем этаже развевались белые занавески, я услышал громкий радостный крик увидевшей меня Лиззи.
Из дома вылетела Памела, лицо ее покрывал загар, серые глаза сияли. На ней были брюки, белый свитер, и она выглядела не старше восемнадцати.
— Да ты прямо девчонка! — воскликнул я.
Памела вгляделась в меня, смеясь и неодобрительно покачивая головой. Лиззи, чуть не сломав мне руку в горячем приветствии, тоже скорбно вздохнула.
— Да поможет нам Бог, вы выглядите отвратительно, — с удовлетворением заметила она.
— Несчастный, ты словно тень отца Гамлета, — приговаривала Памела, — мы заполучили тебя как раз вовремя Лиззи, быстро, чай! Мы все еще едим в кухне, Родди. Я знаю, тебе не терпится искупаться, но сейчас нельзя, слишком большой прилив.
— Ладно, сначала чай. Господи, Памела, ты выглядишь прекрасно.
— И вообще все прекрасно.
Она заставила меня начать осмотр комнат верхнего этажа, и все время болтала, не закрывая рта.
— Боюсь, тебе покажется, что мы успели не так уж много. А сколько всяких дел ждет мастера! Еще не постелены ковры, не повешены занавески. Но свет горит, кипятильник греется, плита печет, и твой вожделенный телефон тоже наконец заработал.
К моему удивлению, комнаты теперь, когда в них уже стояла мебель, казались больше, чем раньше. Почти все они были выкрашены в светло-зеленый цвет, а холл и коридоры — под слоновую кость. Мне это понравилось. Дедушкина мебель, выглядевшая в Лондоне громоздкой, здесь оказалась как раз на месте. У себя в спальне Памела поставила кровать с балдахином, диван, полукруглый комод и гардероб, который, как и положено старинному гардеробу, в ширину был больше, чем в высоту. Комната сразу стала уютной и обжитой, а контраст между одной ее частью — сумрачной, и другой — залитой светом из окон, придавал ей особое очарование. У себя в спальне между окнами я увидел высокий комод. Удивительная это была комната — она одновременно навевала покой и веселила душу. Мне пришло в голову переставить кровать, просыпаясь, я хотел любоваться видом из окна. В примыкающей к спальне комнате стоял мой письменный стол. На его плоской поверхности играл солнечный луч; воздух был напоен ароматом гвоздик, стоявших в кувшине; на столе громоздились пакеты с моими бумагами, на каждой была наклейка с номером соответствующего ящика. Десять минут работы — и я почувствую себя дома.
— Ты славно потрудилась, — похвалил я Памелу.
— Мастерская еще не оклеена обоями, — сказала Памела. — Штукатурка плохо принимает краску. И на время нам пришлось запереть столовую. Столовая — комната надменная, она не потерпит полумер. Придется ей подождать, пока мы разбогатеем.
Прелестная гостиная благородно приняла на себя роль общей комнаты. Светлый буфет из березы, обеденный стол, стулья, кресла и большой диван с обивкой цвета увядшей розы, мои книжные полки, выкрашенные в зеленый цвет, — все это прекрасно сочеталось друг с другом. Диван у окна был завален подушками В другом конце комнаты, возле камина, был готов уголок для меня, где я мог писать свои рецензии, — там стояло глубокое кресло, торшер, низкий столик, удобная лампа и радиоприемник, до которого ничего не стоило дотянуться рукой. По другую сторону камина расположился под лампой стол для шитья, правда шила. Памела довольно редко, если не считать случайных швейных оргий, длившихся с утра до вечера. Для гостиной мы ничего не покупали, и, когда я увидел всю нашу старую обстановку, у меня на минуту закружилась голова, как будто здесь столкнулись прошлое и будущее; потом я успокоился, и будущее стало настоящим. На каминной полке клонили тяжелые головки махровые розы, а в разрушенной оранжерее пламенела роскошная азалия, словно давая понять, какой изысканной, полной цветов и красиво обставленной должна стать гостиная в будущем.
— Сколько придется на нее потратить, когда выйдет твоя книга! — заметила Памела.
Я не стал говорить ей, что книга, подобная моей, никогда не принесет автору богатства и что эта комната только дразнит меня, намекая на неиспользованные возможности.
— Кто-нибудь заходил? — спросил я.
— Нет, слава Богу! Лиззи говорит, мы в безопасности, пока не повесим занавески.
— От капитана что-нибудь слышно?
— Ничего.
— И никаких «беспокойств»?
Памела помедлила:
— Мне ведь нетрудно вообразить себе что угодно.
— Да уж, насколько я знаю, в этом у тебя никогда затруднений не было, — откликнулся я и увидел, что вошла Лиззи звать нас к чаю.
На клетчатой скатерти красовались роскошные яства. Лиззи, еще более щедро, чем в школьные годы, сдобрила пудинг джемом и, не скупясь, украсила его сверху взбитыми сливками. Времена наших с Памелой аскетических трапез уходили в прошлое.
— Завтра, — сказала Памела, — мы повесим занавески в гостиной, поставим на место книги и повесим люстры. Днем придет помочь Чарли Джессеп. Очень полезный сосед. Берется за все. То заявляет: «Я немного разбираюсь, как растить помидоры», то «Знаете, а я ведь немного кузнец». Только вот беда: не закончит одно, а уже со страстью хватается за другое. Предполагалось, что он и его тетушка присмотрят за домом и приберут его к нашему приезду, но мы застали тут все в полном беспорядке.
Это меня удивило; я полагал, что капитан Брук щепетилен в делах подобного рода.
— Как бы то ни было, — продолжала Памела, — Чарли обожает слоняться поблизости, и по-моему, его не волнует, заплатят ему за работу или нет. Я думаю, он влюбился в Лиззи.
— В мое ирландское рагу он влюбился! — фыркнула Лиззи.
— И я его понимаю, — сказал я, вспомнив это блюдо — горячее, ароматное, с большим количеством мяса, приправленного разными специями; правда, в июле оно мало привлекало.
Я спросил Памелу, неужели капитан ни разу не предложил им помощь.
— Один раз прислал официальную записку, — ответила она. — Просил дать ему знать, все ли в порядке. К ней он приложил перечень адресов, о котором я его просила. И больше ни слова.
— А от его внучки тоже ничего? — Никаких признаков жизни.
— Я-то думал, она будет бегать сюда под любым предлогом.
— Она бы и бегала, я уверена. Все портит этот старый сквалыга.
Я почувствовал некоторое разочарование. Я уже размечтался, что Стелла составит моей сестре компанию, я собирался катать ее на машине, возить на пикники, вместе плавать, короче говоря, всячески развлекать это милое дитя.
— Да, — сказала Памела со своей обескураживающей манерой читать мои мысли вслух, — этой внучке капитана требуется верный рыцарь.
— Не наше дело! — отрезал я.
Лиззи обошла нас с большим коричневым чайником, она наполнила мою чашку, налила сливок и положила сахар, два больших куска.
— Ну и дурак! — машинально отозвалась Памела, передавая мне имбирный пряник.
Тут же вмешалась Лиззи:
— Что за выражения! — пожурила она сестру.
Я почувствовал, как у меня екнуло под ложечкой. Сколько мне лет? Семнадцать?
Памела не улыбнулась. Она думала о своем. Когда она так сдвигает свои прямые темные брови над
