мальчишки-махальщики, которые и подали сигнал, да с таким усердием, что едва не повырывали себе руки из плеч.
Внешне хутор никак не изменился. Только из трубы кузни валил непривычно густой дым. Наглухо запертые ворота внешнего частокола приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить всадников поодиночке.
Первой к сыновьям бросилась Деера. Дозорные мальчишки уже передали весть — мол, скачут двое, одного раненого везут, — и сердце хозяйки хутора едва не вырвалось из груди. Деера бросилась — и замерла, впившись в ладонь зубами при виде бессильно свесившегося с лошади Аргниста.
— Ну, чего встали?! — рявкнул подоспевший Алорт. — Батюшку в дом несите! Саату сюда с ее снадобьями! Все я за вас думать должен!
Про Эльстана никто и не вспомнил.
— И что ж теперь нам, разнесчастным, делать? — Деера всхлипывает, слезы уголком передника утирает. На душе черным-черно, ровно в ночь солнцеворота предновогоднего.
Мать с сыновьями сидит, вместе нелегкую думу думают. Чужих никого не позвали, даже жен Алортову и Арталегову. Саата, впрочем, и так бы не пошла. Сидит возле Аргниста неотступно. И — смилостивься грозный Ракот! — старому сотнику пока что хуже не приходится. Саата даже надеется, что свекор выкарабкается.
— Что делать, что делать... — шипит Арталег. Мыслей дельных у него небогато, зато злобы на десятерых хватит. — Ясно, что делать! Хутор делить надобно! Людей, скотину... каждому — его долю. Пока весна, пока ни Орды, ни Нечисти...
Все так и обмерли.
— Ты что же, братец, батьку уже в домовину уложил? — Алорт глаза сузил, вот-вот ударит.
— Ага! Ты-то старший, тебе никуда уходить не надо, все тебе готовеньким достанется, — огрызается Арталег. — А вот нам с Армиолом все своим горбом поднимать придется!...
Деера спешит вмешаться, иначе, чувствует, быть беде.
— Сынки, сынки, вы что?! Будем спорить, ссориться да делиться, точно все Орде в утробу пойдем. Показал бы вам батюшка, как браниться сейчас!... Алорт, Арталег, уймитесь. Ты, средненький, и впрямь погоди похоронку заводить. А ты, старшенький, тоже умом пораскинь — ко всему быть готовыми надо. И ежели что, то и впрямь Арталега выделять придется. Обычай таков. Если, конечно, ты, сыне, окончательно выделиться решишь. Но может, все ж что получше предложишь? Арталег укора в вопросе не слышит, оживляется:
— А что? Предложу! На юг уходить, к Рубежу Рыцарскому.
И вновь все молчат.
— Да ты что? Насиженное место бросить? Через все леса — на юг? — дивится Деера. — Уж сколько годочков никто отсюда уйти и не пытался...
— Потому что уж больно пустых черепов на Костяной Гряде все боялись, — бросает Арталег. — Никто даже и не попробовал...
— Да не потому не пробовали, что боялись, дурья твоя башка, — презрительно цедит Алорт. — А потому, что здесь мы — хозяева! А там кто? Нищие, бродяги, изгои... страшнее сказать — рабы! Каждый на шею веревку накинуть сможет...
Это было правдой. Безземельных хватало и на юге. Арталег это знает не хуже других и тем не менее не сдается.
— То-то здесь мы всем владеем, до чего дотянуться сможем! То-то здесь у нас поля широкие, луга пышные, а стада тучные! Как мыши по щелям сидим, за ворота не высунемся. Уже мало что под землю не забились!...
— Хочешь идти — иди, — ровно произносит Деера. — Долю твою я тебе сама отсчитаю золотом, что у отца припрятано. Иди! Только воды здесь не мути.
Арталег пугается. Видно, подобного не ожидал. Опускает голову, запинаясь бурчит что-то — дескать, это ж просто слова...
— А раз слова, так и хорошо, — не меняя тона, говорит Деера.
Жена Аргнистова уже справилась с растерянностью и слезами. Хутор в ее руках, и она не позволит ему пасть. Нивен вон по сю пору без Защитников держится!
Так ничего и не решили. Да и что тут решать? Без Аргниста, конечно, держаться против Орды трудновато будет — по военному делу он дока. Ничего, за стенами отсидимся.
Гном в последний раз ударил молотом по раскаленному куску металла на наковальне. Придирчиво осмотрел заготовку, остался доволен и большими щипцами сунул ее в заранее приготовленный топленый жир брюхоеда. Лучшего средства для закалки не было.
Спустился вечер. Теплый вечер месяца птицезвона. Здесь, в Северном Хьёрварде, с погодой творилось нечто странное — на подвластных Орде землях всегда стояли страшные, погибельные зимы и прекрасные, теплые, с обильными дождями лета. Урожай успевал созреть, ничто не вымерзало и не вымокало. Водным путем удавалось отправлять на юг кое-какие товары — по бросовым ценам, разумеется. Порядок устоялся давным-давно. Купцы охотно брали дешевые северные хлеб, лес, лен, мед, кожи, меха и прочее. А взамен на полуночь отправлялись иные необходимые вещи, и прежде всего оружие. Хуторяне были самыми лучшими покупателями у галенских оружейников. Каждый хутор, отправляя свой плот, прикреплял к мешкам и сверткам бирки. На бирках же писалось то, что желали получить взамен. Купцы, конечно, не упускали случая нагреть руки, но все же вести дело старались честно — люди Нечисть грудью сдерживают, куда ж на них обманом наживаться... И простой торговой прибыли хватит.
Двалин вышел на порог кузницы. Даже могучие мышцы гнома начали ныть и болеть от усталости: за это время кузнец-доброволец переделал столько работы, что иному кователю-человеку хватило бы на полгода. Только работа и спасала. Да еще — что уж греха таить! — здешние молодухи.
С давних времен среди молодых хуторянок жарким тайным шепотом передавались рассказы один другого стыднее о том, что гномы хоть ростом и не вышли, зато лучше их в постели никого нет и даже самый здоровенный бугай хуторянин самому захудалому гному и в подметки не годится. И еще немаловажно — что от этих соитий не могли родиться дети... Мужики об этих бабьих пересудах если и знали, то не придавали значения — мол, язык женский все равно что помело. Не придавали значения, и притом совершенно напрасно.
Первой гнома заарканила Лииса. Не зря звать «снидать» приходила. И гном, как ни устал после целого дня честной молотобойной работы, все равно чувствовал сосущую пустоту там, в сердце, а потому соблазнительнице не сопротивлялся.
Всласть навопившись и настонавшись, донельзя довольная молодка вошла в девичью с такими блестящими, сытыми глазами, что не понять, чем и с кем она занималась, мог только слепой. И, конечно, Лииса похвасталась.
После этого гному не приходилось жаловаться на отсутствие женской ласки. Его кормили на убой, словно племенного борова. И он старался не разочаровывать своих посетительниц. Странное дело, но молодки могли повырывать друг другу все волосы из-за какого-нибудь худосочного молодца, а вот из-за Двалина они совсем не ссорились, составив нечто вроде молчаливого заговора. Замужние завистливо косились и кусали губы, но наставить рога своему благоверному пока никто не решился.
Гном постоял некоторое время, подышал свежим воздухом и уже совсем было решил вернуться к работе (на верстаке рук мастера ожидал невиданный еще многозарядный скорострельный арбалет. Им Двалин собирался вооружить всех детей и женщин на хуторе), как его внезапно окликнул голос — голос, заставивший Двалина, гнома отнюдь не робкого десятка, задрожать до самых глубин его существа и едва не бухнуться на колени. Голос обращался к нему на его родном языке, был тонок, чист и исполнен непонятной силы.
— От повелевающей к презренному: слушай, повинуйся и отвечай! Как имя места?
Гном еле-еле поборол неимоверно сильное желание простереться ниц. Он поднял взгляд, весь при этом обливаясь потом, словно таща на спине десятипудо-вую тяжесть.
Перед ним стояла повелительница.
Невысокая, тонкая в талии. Личико чуть вытянуто, на щеках — премилые ямочки. Прямой, тонкий нос, огромные глаза со странным разрезом — внешние уголки несколько подняты. Круто изогнутые брови.
