два «барбу–дос» с автоматами и сказали, что «Фидель ждет». Перепуганные служащие гостиницы подумали, что «советского арестовали».
Алексеева привезли в многоэтажное здание ИНРА, где его уже ждали Фидель и директор института Антонио Нунь–ес Хименес. «Мы внимательно смотрим друг на друга. Они, конечно, в полевой военной форме оливкового цвета с расстегнутым воротом, в высоких солдатских ботинках, а я почти в парадном наряде. Мне стало не по себе, – писал Александр Алексеев. – Фидель заметил мое смущение и, чтобы успокоить меня, шутливо сказал, что через сорок два года, а тогда приближалось 42–летие Октябрьской революции, они, кубинцы, также начнут соблюдать протокол. С тех пор я редко появлялся в костюме, предпочитая кубинскую рубаху–гуяверу, за что и получил прозвище „посол в гуявере“» [346].
Александр Алексеев, так же как и к Че, пришел к Фиделю с сувенирами. На этот раз, чтобы не опростоволоситься, он захватил с собой бутылку известной на весь мир «Столичной», несколько банок черной икры, которая потом всегда включалась в подарочный набор для Фиделя Кастро, а также альбом с видами Москвы. Но прежде чем продегустировать дары из России, Александр Алексеев предложил Фиделю попробовать изделие советской «табачки» – любимые папиросы Сталина «Герцеговину флор». Но здесь, уже второй раз, как и при встрече с Че, случился прокол. Фидель Кастро, весьма критически относившийся к Сталину, поперхнулся его любимыми папиросами, сделав только одну затяжку. «Слишком много картона и слишком мало табака, – сказал Фидель. – Зачем портить удовольствие от курения, напихав в сигареты столько бумаги?» Алексеев не растерялся, а отбился шуткой, что это сделано специально для «барбудос», чтобы не подпалить свои роскошные бороды. Шутка понравилась Фиделю, и он угостил московского гостя тридцатисантиметровой сигарой, которой хватило на полтора часа беседы. С первых минут их беседа приняла дружественный характер. Алексеев рассказывал, каких успехов добился Советский Союз после революции, а потом, в короткий срок, восстановился после опустошительной войны. Фидель в свою очередь рассказал о принципах политики его революционного правительства, о сути реформ на Кубе.
Когда речь зашла о восстановлении дипломатических отношений, разорванных при Батисте, Фидель сказал, что у кубинского правительства нет никаких возражений против этого, но признался, что «значительная часть народа, которому местная реакционная и американская пропаганда навязали антисоветские предубеждения, еще не готова к этому». «Потребуется время, чтобы искоренить эти предрассудки, а пока отношения, в частности торговые, могут налаживаться без их формального восстановления»[347]. Налаживающиеся отношения тут же «скрепили», откупорив бутылку водки.
«„Какая вкусная водка! Какая вкусная икра! Нуньес, мне кажется, стоит установить с СССР торговые отношения“ <…> Это была первая бутылка советской водки, попавшая на Кубу после победы революции. Подняв рюмку, Фидель произнес тост: „Установление дипломатических отношений – сейчас не самое важное. Самое главное, что кубинцы и советские люди – друзья“» [348].
На этой встрече случился еще один примечательный эпизод. Узнав, что Фидель родился 13 августа, Алексеев заметил, что их дни рождения совпадают, так как он сам родился 1 августа 1913 года, когда еще был старый календарный стиль. Фидель сказал, что в таком случае Алексеев родился не 13, а 14 августа. «Наш человек в Гаване» быстро сориентировался и тут же заявил, что Фидель не учитывает восьмичасовую разницу во времени между Гаваной и Москвой. Фидель громко рассмеялся.
Чуть позже настоящим ценителем русской водки станет брат Фиделя – Рауль. Один из советских специалистов, который в начале 1960–х годов совершил поездку по Кубе вместе с Фиделем, писал в отчете в Москву: «Рауль однажды на дне рождения администратора одного из никелевых заводов поинтересовался, есть ли у советских друзей московская водка, а когда узнал, что есть только кубинский ром, сказал, что московская водка лучше и он пьет только ее»[349].
Фидель Кастро предложил Александру Алексееву привезти на Кубу советскую торгово–промышленную выставку, которую Нуньес Хименес видел в Нью–Йорке. Фидель был убежден, что эта выставка, которая в то время проходила в Мексике, помогла бы кубинскому народу избавиться от заблуждений в отношении СССР. Он также был заинтересован в приезде на Кубу первого заместителя председателя Совета министров СССР Анастаса Микояна, который в те дни находился в Мексике. На следующий день Александр Алексеев вылетел в Мехико, где встретился с Микояном. К его удивлению, Анастас Микоян без колебаний принял эту идею и в тот же день согласовал с Москвой вопрос о том, чтобы отправить выставку из Мексики на Кубу.
Алексеев вернулся в Гавану, но, добившись встречи с Кастро, был разочарован: тот попросил перенести выставку на начало следующего года, мотивировав это полученной информацией о том, что контрреволюционеры намереваются активизировать свою деятельность в конце года и могут сорвать выставку. Александр Алексеев снова вылетел в Мехико для встречи с Микояном, правда, не один, а с представителем МИДа Кубы Э. Родригесом Льомпартом. «Сначала я встретился с Микояном один. Рассказал ему всё, как было, думая, что сейчас он посчитает меня и кубинских руководителей несерьезными мальчишками. Но он слушал мой рассказ с большим вниманием, и я не заметил в нем какого–либо раздражения. Микоян сказал: „Они правильно делают, зачем раздражать врага. Ведь я могу приехать в Гавану позже на открытие выставки“»[350]. В качестве предварительной даты был намечен февраль 1960 года.
Свою пользу от встречи с Микояном в Мехико извлекли и кубинцы. Э. Родригес Льомпарт попросил советского вице–премьера направить на Кубу представителя Министерства внешней торговли СССР для переговоров о закупке небольшого, хотя бы символического количества сахара, так как американцы уже начали чинить препятствия в торговле с Кубой.
В начале 1960 года представитель Министерства внешней торговли СССР А. Мальков, прибывший в Гавану, провел успешные переговоры с Че Геварой и Карлосом Рафаэлем Родригесом, итогом которых стал контракт о закупке Советским Союзом 100 тысяч тонн кубинского сахара. Это была первая советская коммерческая сделка с правительством Фиделя Кастро. Теперь особые надежды возлагались на открытие советской выставки делегацией во главе с Анастасом Микояном.
Просьба Фиделя об оказании помощи со стороны Москвы дошла лично до Никиты Хрущева. Как считают многие исследователи этого непростого периода мировой истории, увенчавшегося Карибским кризисом, решающая роль в установлении дружественных отношений между Москвой и Гаваной принадлежала Никите Сергеевичу Хрущеву.
«Когда Фидель Кастро добился победы и вступил со своими войсками в Гавану, мы в СССР, собственно говоря, еще не знали, какое политическое направление будет принято победителями. Знали, что в движении, возглавляемом Кастро, участвуют отдельные коммунисты–одиночки, но компартия Кубы в целом не контактировала с ним, и секретарь ЦК компартии Кубы даже вышел из партии, чтобы уйти партизанить в горы вместе с Кастро, – писал Никита Хрущев в своих „Воспоминаниях“. – Когда повстанцы заняли Гавану, мы пользовались материалами только газет и радио <… > Кроме того, Куба официально наше государство не признавала, и долгое время у нас с нею никаких дипломатических связей не существовало».
Впрочем, вскоре Хрущев, мечтавший «засунуть ежа в штаны американцам», понял, что Вашингтону можно легко утереть нос: США очень болезненно отреагируют на появление союзника Москвы у своих берегов. В своем послании Фиделю Кастро от 12 марта советский лидер выразил симпатию революционному правительству. Решение о том, чтобы направить такое послание, безусловно, принималось коллегиально. Оно было утверждено в тот же день на заседании Президиума ЦК КПСС. Справедливости ради надо заметить, что и коммерческая сделка, и это письмо были не первым «контактом» Гаваны и Москвы. Фундамент для будущего сотрудничества закладывался еще осенью 1959 года. 30 сентября 1959 года Президиум ЦК КПСС проголосовал за то, чтобы одобрить решение Польши поставить на Кубу некоторые виды стрелкового оружия, которое изготавливалось на польских заводах по советским лицензиям. А чуть позже Политбюро ЦК КПСС приняло решение о предоставлении торговой и финансовой помощи Кубе.
Впоследствии Хрущев, очарованный «непосредственностью и романтизмом» кубинской революции, так проникся симпатией к Фиделю, что любой выпад в отношении него на международных форумах считал личным оскорблением. Никита Сергеевич и члены политбюро даже любовно называли его Федей. Однако кубинцам не очень нравилось, что советские руководители относятся к ним снисходительно, по–отечески,
