Стало быть, в Данте Лейтоне есть что-то такое, не поддающееся определению, что очаровывает ее, хотя инстинктивно она сопротивляется этому. Конечно же, причина не в классическом совершенстве черт его лица, ведь вот Уэсли Лоутон, граф Рендейл, тоже был необычайно красивым мужчиной. Но когда он случайно касался ее руки, она ведь не чувствовала, как разливается огонь в ее жилах. А может быть, именно это «случайно» что-то и объясняет? Граф Рендейл очень дорожит своей репутацией, высоким положением в обществе и никогда не посмеет вести себя сколь-нибудь неприлично с леди, тем более с дочерью герцога, поэтому разве что случайно мог прикоснуться к ее руке. Уэсли Лоутон, пожалуй, даже чересчур благовоспитанный – сугубо светский человек, он всецело подчиняет свою жизнь условностям. Такой же комильфо, как и покойный граф Рендейл, печально подумала Ри, вспоминая, как выглядел Уэсли в тот роковой день, перед тем как упал, сраженный пулей убийцы.
Капитан же «Морского дракона», напротив, как будто испытывает наслаждение, нарушая все и всяческие условности. В выражении его глаз словно читаешь: «Плевать я хотел на все». Капитан открыто насмехается над приличиями, столь дорогими сердцу Уэсли Лоутона. Если бы граф Рендейл мог видеть, как Данте Лейтон, человек вроде бы знатный, претендующий на титул, который выше его собственного, карабкается по вантам «Морского дракона» вместе с простыми матросами, людьми, само существование которых Уэсли Лоутон и признавать не хотел, он был бы, вероятно, просто потрясен и, уж конечно, не удержался бы от колкости. Ри представила себе, как она стоит на шканцах, под сильным ветром, и смотрит вверх, на высокую покачивающуюся мачту, где на выбленках висит босоногий капитан, закрепляющий трос от паруса. На нем только кожаные штаны, его широкая спина сверкает, словно отлитая из меди.
Сначала она думала, что это безумие – делать работу, которую легко могли бы сделать другие, но, наблюдая за ним, с изумлением осознала, что Данте Лейтон увлечен этой своей далеко не безопасной работой. Когда он спустился ниже, Ри заметила, каким возбуждением горят его глаза. Он достойно встретил вызов, но не успокоился, так и рвался к еще более опасному испытанию своей отваги и ловкости.
Данте Лейтон смело вступал в спор с самой судьбой, не страшился даже самых неблагоприятных обстоятельств, не колеблясь рисковал, чтобы достичь какой-то своей личной цели. Взбираясь высоко ввысь, он, казалось, бросал вызов самим небесам – ни дать ни взять Нептун, бог моря, озирающий свое царство, в то время как голодные воды лижут его ноги. Впечатление складывалось такое, словно капитан «Морского дракона» заставляет считаться с собой саму судьбу.
Ри закрыла глаза, позволяя покачиванию судна убаюкивать себя. Однако что-то неуловимое тревожило ее. Чем больше она смотрела на Данте Лейтона, тем более чудилось ей что-то знакомое. Возникло странное чувство, будто она знает его лицо почти всю свою жизнь. Лежа расслабившись, она вдруг поняла, в чем именно заключается притягательная сила Данте Лейтону, капитана «Морского дракона».
Сколько раз она стояла в Длинной галерее их камарейского дома, мечтательно разглядывая портрет своего предка, который был авантюристом, капитаном капера во времена Елизаветы I. Схожесть была не столько в чертах лица; ее предок был куда более смуглым человеком с аккуратно подстриженной бородкой, модной в шестнадцатом столетии.
У Данте были серые, полные света глаза, тогда как глаза ее предка своим цветом напоминали эбеновое дерево. Но это не имело значения, ибо выражение глаз делало этих двоих похожими друг на друга, как братья. Они были родственниками по духу. И хотя их разделяли два. столетия, они без труда могли бы поменяться местами.
Оба были безрассудно смелыми, предприимчивыми людьми; пренебрегая опасностью, они как бы взывали к судьбе и врагам: «Ну-ка, попробуйте, если посмеете, выступить против нас». Они бесстрашно наносили свои удары и отважились бы войти в адское пламя, если бы кто-нибудь усомнился в их решимости сделать это.
Ри улыбнулась с внезапным облегчением: у нее было такое чувство, будто она наконец поняла себя. Много лет портрет предка буквально ее заколдовывал. Она была влюблена в этот портрет и теперь перенесла свое увлечение – да, это было
Ри постаралась унять непрошеные слезы, смахнув их со щек. Она тихо засмеялась, испытывая такое облегчение, словно с ее плеч свалилась тяжесть мироздания. Ей казалось, что она наконец-то освободилась от дьявольского обаяния Данте Лейтона...
Вдруг Ри почувствовала, как что-то мягкое коснулось ее щеки, и в изумлении села на постели. Не капитан ли это, о котором она думала не слишком-то лестно? – встрепенулась девушка, заливаясь румянцем стыда.
– Ямайка, – облегченно вздохнула Ри и с удивлением посмотрела на открытую дверь. Ямайка, конечно, может утащить кусок рыбы из камбуза или говядину с тарелки, если зазеваешься, однако же весьма сомнительно, чтобы он был способен открывать двери.
В проеме показался Конни Брсйди, который с участием посмотрел на ее глаза в красных обводах и еще влажные от слез щеки.
– Вы плакали, миледи? – спросил он почти с укоризной. – Почему? – Он словно не в силах был понять, как можно быть несчастным на борту «Морского дракона», на службе у такого капитана, как Данте Лейтон.
– Я тосковала по дому, – объяснила Ри. – Ты никогда не тоскуешь по дому, Конни?
– Нет, – честно ответил он, изумленно открыв глаза.
– Неужели ты не скучаешь по семье? Наверное, отец и мать беспокоятся о тебе, когда ты в море? – с любопытством спросила Ри, интересуясь, каким образом Конни Брейди стал юнгой на борту «Морского дракона».
– Моя мама умерла, когда мне было пять лет, а мой папа был моряком. Отправился в плавание и больше никогда не вернулся.
– Откуда ты родом, Конни? – спросила Ри, думая, как разительно должна отличаться жизнь юнги от жизни Робина.
– Из Бристоля. Хотя мой папа был ирлашкой.
– Ирлашкой?
– Ирландцем, миледи. Он познакомился в порту с моей мамой и, после того как я родился, уплыл. Больше мы никогда его не видели.
