Одеты они были... – Кэролайн растерянно улыбнулась под недоверчивым взглядом герцогини, – во что-то невообразимое...
– Вполне допускаю, что описать их довольно трудно, – пробормотала герцогиня. – Пожалуйста, продолжай.
Кэролайн закусила губу.
– С ними... был танцующий медведь. Такой ужасный зверь. Я боялась, что они натравят его на меня. Во всяком случае, он вполне мог напасть на бедного Уэсли. Он так храбро защищал меня и Ри Клэр. А медведь так ужасно ревел. Его, наверное, не кормили много дней. Вы знаете, как плохо они обращаются с животными. Да, – продолжала Кэролайн, завираясь все больше и больше, – должно быть, он был очень голоден. Просто жаждал крови. О, это было ужасно, просто ужасно, ваша светлость! – вскричала она, и по ее щекам покатились слезы, ибо своими же нелепыми выдумками она нагнала на себя страху. – О бедный, бедный Уэсли, – шумно всхлипывая, запричитала Кэролайн, – как бы я хотела увидеть снова его дорогое лицо. Я бы... – В этот момент началась какая-то сутолока у дверей салона; подняв глаза, Кэролайн увидела, что они открылись. В следующий миг она испустила такой душераздирающий вопль, что сэр Джереми, как подброшенный пружиной, вскочил с кресла. При этом бренди пролилось на его бриджи. Не веря своим глазам, сэр Джереми смотрел на дочь, которая вот-вот готова была лишиться чувств.
– Что тут, черт побери, творится? – вскричал он, поворачиваясь, чтобы увидеть того, чье появление произвело такой поразительный эффект на его дочь. – Боже мой! Это. просто невероятно! – завопил он, с ужасом уставившись на неизвестно откуда взявшегося графа Рендейла, который, покачиваясь, стоял в дверях отделанной в серебряный и золотой тона гостиной. Вокруг графа суетливо хлопотала целая группа лакеев.
Не многие могли бы узнать в этот миг чопорного молодого джентльмена, всегда гордившегося безупречностью внешнего облика и поведения. У него был вид человека, побывавшего в аду; можно было только гадать, каким образом он остался жив. И камзол, и панталоны Уэсли Лоутона были изодраны в клочья и замараны грязью и кровью. На одной ноге не было сапога, только висел изодранный чулок, сапог на другой ноге сильно обтерся, потребовалась бы недельная чистка, чтобы привести его в сколь-нибудь божеский вид. Красивое лицо графа было все в ссадинах, царапинах, в запекшейся крови. От парика не осталось и следа, а собственные каштановые локоны беспорядочно спадали на лицо и шею. .
– Уэсли, – негромко обронила герцогиня, подходя к графу, который, видимо, плохо соображал, что происходит. – Уэсли, это я, Сабрина, герцогиня Камарейская.
Остекленевшие глаза Уэсли Лоутона медленно повернулись к приближающейся фигуре, которую он мог различить лишь с трудом. Корме этой фигуры, он видел еще несколько других и явственно слышал шарканье ног. «Ну вот, – подумал он с мрачной улыбкой, – сейчас я разделаюсь с этими негодяями».
– Проклятые наглецы! – вскричал он, мысленно возвращаясь в тот ужасный день, когда оказался перед дулом пистолета. И прежде чем кто-либо мог предугадать, что сделает граф, он вытащил из кармана пистолет и начал размахивать им как безумный.
– Не шевелись, Сабрина, – предостерег сэр Джереми, держа на коленях обмякшее тело дочери. Он стоял так, чтобы прикрывать собой кресло, где сидела Сара.
– Рина, не двигайся! – воскликнула Мэри, в то время как герцогиня продолжала потихоньку приближаться к полубезумному графу, который с трудом держался на ногах. – Он не в себе. Он не узнаёт тебя, Рина! – закричала Мэри, когда Уэсли направил дуло пистолета на ее сестру.
– Уэсли, Уэсли, это я, Ри Клэр. Пожалуйста, не целься в меня из пистолета, – умоляюще произнесла герцогиня.
Ее ласковый голос успокоил графа. С его щек схлынул лихорадочный румянец. Слушая ее, он вспомнил тот летний день, когда они с Ри Клэр гуляли в саду. Как хороша она была тогда!
– Держите его! – вскричала герцогиня, видя, что граф вот-вот упадет на пол. Кто-то из лакеев подхватил его, прежде чем он успел получить еще один ушиб. – О Боже мой! – сказала герцогиня, впервые заметив большое кровяное пятно на рубашке графа. Она опустилась рядом с ним на колени и ошупала его горящие щеки. – Пошлите за доктором и скажите Роули. чтобы она немедленно осмотрела графа, я боюсь, что он умирает, – повелительно сказала герцогиня.
Лакеи тотчас взялись задело, подняли окровавленное, почти безжизненное тело графа Рендсйла и бережно отнесли на кровать, которая вполне могла стать его смертным одром.
В ту ночь жизнь графа висела на волоске, один-два раза этот волосок чуть не оборвался. Однако граф обладал упорством и жизнестойкостью, свойственной Лоутонам, и решительно отказывался покинуть мир живых, на чем настаивал некий плебей, заурядная личность в поношенном красном бархатном камзоле. Ни один Лоутон еще не погиб от рук воров и разбойников, и граф Рендсйл отстаивал свое право на жизнь с доблестью, несвойственной людям, лишенным подобного сознания собственной важности.
Герцогиня Камарейская медленно пробудилась от беспокойного сна. Легла спать она уже под самое утро, когда только-только порозовели небеса на востоке. Усталость наконец взяла свое, и она проспала несколько часов. Этого было недостаточно, чтобы отдохнуть, и теперь, лежа на высоко взбитых подушках, она размышляла о поразительном возвращении графа.
Люсьен и Теренс вместе с Фрэнсисом, Эваном и Ричардом вернулись в Камарей менее чем через час после драматического появления графа. Ее ничуть не удивило, что они не нашли никаких следов цыган, которых якобы видела Кэролайн. Им пришлось проделать долгий и трудный путь под холодным дождем, путь, в котором не было никакой необходимости. Все муки, перенесенные всадниками, были напрасными. Придя в себя после обморока, Кэролайн призналась, что солгала: никаких цыган она не видела. Появление полумертвого графа отрезвило избалованную мисс, которая, может быть, впервые в своей жизни поняла, какой вред причинила своим недостойным поведением. Но о том, что произошло в действительности, она не имела почти никакого понятия.
Сэр Джереми чувствовал себя глубоко оскорбленным и униженным. Реальность грубо пробудила его, открыв ему глаза на пороки дочери. Он только ждал рассвета, чтобы отвезти сильно расстроенную, покорную Кэролайн обратно в Уинтерхолл; и герцогиня готова была биться об заклад, что отныне мисс Уинтерс придется иметь дело с гораздо менее уступчивым отцом.
Герцогиня откинула голову на отделанную кружевами подушку; ее черные волосы, рассыпавшись, упали на шелковое покрывало. В таком виде, с распущенными волоса и понуро сгорбленными плечами, она представляла собой довольно печальное зрелище. Герцог был поражен ее беззащитностью, когда вошел в комнату уже полностью одетый, готовый к любым превратностям, которые мог принести с собой день.
– Рина, – ласково сказал он, поставил поднос, на котором были серебряный сосуд с горячим шоколадом и тонкие фарфоровые чашки, на сундук в изножье кровати и тут же, позабыв о принесенном завтраке,
