— Кончим — уйдем, — пообещал второй.
— Мы делаем все, как нам приказывают.
— Мы ведь работаем не в полиции.
— А в отделе коммунального хозяйства.
— В ремонтном управлении.
— И никогда не оставляем ничего недоделанным.
— Хватит пачкать краской пол, черт побери! — рявкнул Бернс и опрометью выскочил из кабинета. — Хейз! — закричал он. — Клинг! Уиллис! Браун! Куда вы все подевались?!
Из уборной, застегивая на ходу ширинку, вышел Мейер Мейер.
— Что случилось, шеф?
— А ты где был? — набросился на него Бернс.
— Зашел отлить. Да что случилось-то?
— Пошли кого-нибудь на место.
— Куда?
— На место преступления.
— Сделаем, — сказал Мейер. — Хотя при чем тут мы? Это не наше преступление.
— Уже наше.
— Вот как?
— Именно так. Кто дежурит у телефона?
— Я.
— А Клинг где?
— Взял отгул.
— Браун?
— Прослушивает телефон Ла Брески.
— А Уиллис?
— Пошел в больницу навестить Стива.
— А Хейз?
— Обедает.
— У нас тут что, курорт или дом отдыха? Как только появится Хейз, пусть немедленно едет к театру. А ты свяжись с баллистиками. Узнай, что там у них. И еще позвони судмедэксперту, спроси, что показало вскрытие.
— Слушаю, сэр, — отчеканил Мейер и ринулся к телефону.
— Я, наверно, скоро рехнусь, — пробормотал Бернс и двинулся было к себе в кабинет, но вспомнил, что там маляры, и направился в канцелярию.
— Приведи в порядок бумаги, Мисколо! — крикнул он с порога. — Чем ты тут весь день занимаешься? Кофе варишь?
— Сэр? — удивился Мисколо, который как раз ждал, когда закипит вода.
Глава 4
Берт Клинг влюбился.
Наверно, март не самое лучшее время для любви. Приятнее влюбляться летом, когда много цветов, с реки дует ласковый ветерок и домашние животные подходят к тебе лизнуть руку. В марте есть смысл влюбляться только по одной причине: как заметил мудрец, лучше в марте, чем никогда.
Берт Клинг был влюблен до умопомрачения.
Он влюбился в блондинку двадцати трех лет с широкими бедрами, высокой грудью, длинными волосами и голубыми глазами. Даже на каблуках она доставала Клингу лишь до подбородка. Это была интеллигентная девица — по вечерам готовилась к экзаменам на степень магистра психологии, а днем работала в фирме на Шеперд-стрит, где консультировала желающих получить работу. Это была серьезная девица — она хотела стать доктором, а затем всерьез заняться наукой. Это была безумная девица — ей ничего не стоило отправить с посыльным в дежурную комнату следственного отдела огромное, почти в два метра высотой сердце из фанеры, выкрашенное в красный цвет, с желтой надписью «Синтия Форрест любит детектива третьего класса Бертрама Клинга. Разве это карается законом?». Именно так она и сделала месяц назад в Валентинов день, что до сих пор в окружении Клинга служило поводом для шуток. Это была чувствительная девица, способная пожалеть слепого, играющего на аккордеоне, положить ему в кепку пять долларов, а затем дать волю слезам у Берта на плече. Это была страстная девица, которая после бурной ночи могла разбудить Клинга в шесть утра и спросить: «Эй, сыщик, мне скоро на работу — тебя это не интересует?» На что Клинг отвечал: «Нет, секс уже не для меня», а потом целовал ее, пока у нее не начинала кружиться голова. Он любил сидеть за столом в ее квартире и глядеть на нее. Однажды он вогнал ее в краску, сказав: «На Мейсон-стрит женщина продает pidaguas. Ее зовут Иллюминада. Мне кажется, тебе больше подходит это имя. Ты наполняешь комнату светом».
Берт Клинг был влюблен до умопомрачения.
Но сейчас шел март, улицы были в сугробах, дули сильные ветры. В общем, стояла суровая зима. Она началась где-то в сентябре и не собиралась заканчиваться раньше августа, когда, быть может, растает снег и, если очень повезет, расцветут цветы. В такую погоду лучше все-таки не сидеть в полиции, а бежать по улице вместе с Синтией и, перекрикивая ветер, рассказывать ей о загадочном убийстве смотрителя парков.
— Да, все это очень загадочно, — согласилась Синтия и едва успела придержать платок, который ветер чуть было не сорвал у нее с головы. — Послушай, Берт, — вдруг жалобно сказала она, — я так устала от зимы, а ты?
— Угу, — рассеянно отозвался Клинг. — Знаешь, Синди, я все-таки очень надеюсь, что это не он.
— Ты о ком?
— О том, кто звонил, а потом убил смотрителя парков. Не дай бог, если это он!
— Да кто он-то?
— Глухой.
— Кто-кто?
— Глухой. Мы имели с ним дело несколько лет назад. Он тогда чуть не взорвал весь город, пытаясь ограбить банк. Это очень ловкий и наглый преступник.
— А кто он? — опять спросила Синди.
— Глухой, — повторил Клинг.
— Это я поняла. Как его зовут?
— Не знаю. Мы его так и не поймали. В последний момент он сиганул в реку. Все решили, что он утонул, но кто знает, вдруг он опять вернулся. Как чудовище Франкенштейн.
— Ты хочешь сказать, как чудовище Франкенштейна? — поправила его Синди.
— Вот именно. Помнишь, он должен был сгореть в аду, но не тут-то было.
— Как не помнить!
— Потрясающая картина, — сказал Клинг. — Глухой! Неужели снова он?
Впервые один из сотрудников 87-го полицейского участка вслух выразил опасение, что убийцей смотрителя парков мог быть человек, в свое время причинивший им столько неприятностей. Одна лишь мысль о нем отравляла существование. Берт Клинг прекрасно помнил, что Глухой (однажды он подписал свою угрозу «Эль-Сордо», что по-испански означает «глухой») мог просчитывать свои комбинации с быстротой и точностью компьютера, чем частенько ставил в тупик полицию, заставляя асов сыска выглядеть идиотами из старой комедии про полицейских. Интуиция подсказывала Клингу, что если смотрителя парков Каупера и впрямь убил Глухой, то главные неприятности еще впереди. Клинг поежился, но не от холода, а при мысли о том, на что способен Глухой, если его вовремя не остановить.
— Только бы не он! — выдохнул Клинг, и ветер унес его слова.
— Поцелуй меня, — сказала Синди, — и купи мне чашку горячего шоколада, жмот несчастный.
