Реклама занимала целую страницу. Под снимком улыбающегося Тони сообщалось:
В пятн, и суб., 3 и 4 апр. Начало в 8 ч, веч.
Концерты состоятся в Маджесте, на арене «Холли-Хиллз».
— Арена — открытое место? — поинтересовался Браун.
— Она без крыши, — пояснил Карелла. — А зрителей там соберется до черта. Это уж точно.
— Но можно ли их назвать толпой, собравшейся под открытым небом?
— В нашем случае вряд ли. Он говорит «без границ, без стен». А арена...
— Глухой?
— Нет, Ривера. Я уверен, что собравшиеся на арене зрители никак не составят такую толпу, какую он описал.
И они снова принялись просматривать страницы, заполненные рекламами различных представлений.
В воскресенье, пятого апреля, согласно плану зрелищ, организуемых фирмой «Кока-Кола», выступит с вечерним концертом Лайза Минелли. В городском оперном театре, называемом Айсопера. Это помещение имеет стены и поэтому не соответствует описанию Риверы, а значит, и Глухого тоже.
В городе гастролируют Пегги Ли и Мел Торме. Они дают концерты в разных клубах. Опять не подходит под описание.
— Это должно произойти в городе? — спросил Браун.
— Почему ты спрашиваешь?
— За мостом состоится пара представлений.
— Сомневаюсь, что он предупредил бы нас, если...
— Да, — согласился Браун.
— По-моему, это состоится где-то в городе. А ты как думаешь?
— Так же.
— Концерт на прогулочном теплоходе, — сообщил Карелла.
— Что за прогулка?
— Вокруг Айсолы. Известный ансамбль.
— У теплохода нет стен, — рассуждал Браун. — Но имеют ли вообще какое-то значение размеры толпы? Он называет ее множеством людей. Увеличивающимся множеством.
По-моему, это не имеет ничего общего с толпой на теплоходе. Скорее похоже...
— Вот, — произнес Карелла.
Он смотрел на огромную, во всю страницу, рекламу в сегодняшней утренней газете. В ней сообщалось следующее:
Они состоятся на Коровьем Пастбище в Гровер-Парке.
Первый концерт начнется в субботу в час дня, а второй закончится ровно в полночь в воскресенье. В низу рекламы было написано:
Как и полагали Мейер с Хейзом, смены надзирателей в приюте на Храмовой улице совпадали со сменами в полицейском ведомстве. Они удачно выбрали время для засады. Она приходилась частично на вечернюю смену и частично на ночную. Сыщики рассудили, что никто не станет выносить из манежа купленные городом для ночлежников товары в такое время, когда на улице много людей. Место, где находился приют, никак нельзя было назвать оживленным, но на прилегающих улицах располагались магазины и рестораны, так что с десяти до половины одиннадцатого там было довольно оживленно, а потом опять все замирало. В четверг в 22.15 сыщики подъехали к приюту, потушили фары, откинулись на спинки сидений и стали наблюдать.
Хейз жаловался на тех, кто испоганил ему зубы, говорил Мейеру, что боится встречаться с Анни Ролз. Она ведь и не подозревает, что его зубы потеряли свой блеск. Мейер посоветовал ему посмотреть на дело с лучшей стороны. Совет Хейзу не понравился.
— Не вижу в этом ничего хорошего, — огрызнулся он. — Я позволил уговорить себя снять эмаль с зубов, а теперь мне говорят, что она никогда не восстановится. Что в этом хорошего?
Мейер наблюдал за большим кирпичным зданием на другой стороне улицы и размышлял. Вот уже третью ночь они сидят здесь в засаде и до сих пор ничего не высидели. Придется, наверное, на этом закругляться. Он напрямик высказал Хейзу свои сомнения относительно надежности его осведомителя Фрэнки, чокнутого мужика с безумными глазами, щеголявшего в форменной шапке сторожа.
— Откуда он все это узнал, а? — допытывался он.
— Зубной врач? Он сказал, что делал такое однажды для фэбээровцев. А я должен был сказать, что не желаю, чтобы он делал со мной то, что проделывал с теми ослами. Вот, что я должен был ему сказать. А теперь эмаль не восстановится.
— Я тебя спрашиваю об осведомителе, — сказал Мейер. — О Фрэнки.
— Он говорил, что видел, как они выносили продукты и вещи.
— Когда?
— Говорил, что все время.
— Днем? Ночью? Когда, Коттон?
— Ну какого черта ты распсиховался? Это же мои зубы, будь они неладны.
— Мне кажется, что мы здесь зря теряем время. Вот почему я немного раздражен, если можно так выразиться, а вовсе не психую.
— Мейер, само собой разумеется, что если они разворовывают проклятое имущество, то делают это ночью.
— В эти две ночи они ничего не выносили, — возразил Мейер.
— Четверг — самая воровская ночь, — с уверенностью сказал Хейз.
Мейер внимательно посмотрел на него.
— Он сказал, что там все надзиратели этим занимаются.
По очереди, и делят выручку между собой, — разъяснял Хейз. — Выносят каждый раз понемногу.
— Как это понимать — понемногу? Кусок мыла каждые полгода?
— Нет. Полдюжины одеял, коробку зубной пасты — вот как. Через определенные промежутки времени. Так что имущество исчезает незаметно.
— А Лафтон с ними заодно?
— Заведующий? Мой парень ничего не говорил о нем.
— Твой парень, — проговорил Мейер.
— Да.
— Мужик, с которым ты там подружился глухой ночью, туп, как пень. И ни с того ни с сего сразу же стал для тебя «своим парнем», словно проверенный осведомитель, — разорялся Мейер.
— А мне он показался надежным, — оправдывался Хейз.
— А почему четверг — самая воровская ночь? — поинтересовался Мейер.
— Это что, загадка? — спросил Хейз.
— Ты сказал: «Четверг...»
— Не понимаю, — недоумевал Хейз. — Почему четверг — самая воровская ночь?
Кто-то вышел из приюта.
Мужчина в коричневой куртке и темных брюках. Без шляпы. В руках он нес большую картонную коробку.
— Что ты на это скажешь? — спросил Мейер.
— По-моему, он не надзиратель.
— Ты же видел только надзирателей, работавших в ночную смену.
— Задержим его?
— А коробка как будто тяжелая. Правда?
