— Цыган, — повторил Сыскарь. — Хорошо. А что значит «сделанный мертвецом»? Это такое образное выражение?
— Да, парень, ты точно не местный, — вздохнул Симай. — Сделанный мертвецом — это то и значит. Рождённый от женщины и варколака. Кто такой варколак знаешь?
— Э… — Сыскарь поскрёб щёку. Слово было вроде и знакомое, но память отказывалась мгновенно давать ответ.
— То же самое, что вурдалак или упырь. Ходячий мертвец. Только вурдалаки да упыри кровь у людей сосут, а этот совсем до иного охоч.
— До баб, что ли? — догадался Сыскарь.
— В серединку. И ежели баба после этого дела понесла, то рождаются такие, как я — кэрдо мулеса. Хоть мамка у нас живая, а папка мертвец, но мы такие же люди, как и все остальные. Ну… почти такие же.
— И в чём же отличие? — поинтересовался Сыскарь, решивший про себя уже ничему не удивляться.
— Кэрдо мулеса может видеть духов, демонов, леших, русалок, чертей и ангелов — всех, кто живёт в потустороннем мире и на рубеже миров. И не только видеть, но и охотиться на них. Убивать тех, кто приносит человеку зло. — Симай приосанился. — Я — Симайонс Удача — лучший охотник на нечистую силу во всей Москве и Московской губернии! Да и во всей России мне мало равных. Моя мать была таборной цыганкой, а отец — варколак, цыганский вампир, которому вынули кишки, отрубили голову, проткнули желудок железной иглой, вогнали в сердце осиновый кол, сожгли, развеяли пепел по ветру и тем успокоили навеки. Жизнь моя будет коротка, как коротка она у всех кэрдо мулеса, но живу я так ярко, красиво и весело, что один мой день равен пяти другим!
— Обалдеть, — признался Сыскарь. — А почему жизнь всех кэрдо мулеса коротка?
— Бог его знает, — вздохнул Симай. — Такие уж мы есть. Умираем молодыми. Говорят, сердце быстро изнашивается, потому что быстро живём. Видел, какой я горячий? — Он притронулся тыльной стороной ладони к руке Сыскаря, и тот снова почувствовал жар, идущий от молодого цыгана. — Это не хворь, я всегда такой. Зато зимой без тулупа обхожусь, мне и в мороз не холодно.
— Ладно, — сказал Сыскарь. — С тем, кто ты есть, разобрались. Охотник на нечисть, значит, пусть будет охотник на нечисть. Хоть мне по-прежнему кажется, что я схожу с ума.
— Не сходишь, — сказал Симай. — Я тебе уже говорил. Я сразу вижу, если с головой и душой человека что-то не так.
— Хочешь сказать, что со мной всё нормально?
— Нет. Но сам ты — нормальный.
— А что ненормально со мной?
— Всё. Всё, что с тобой и что на тебе, — не нормально. И одежда, и обувка, и зброя, и баклага, и фонарь, и трубочки эти с табаком, и огниво, из которого сразу огонь выскакивает. Чик — и готово. Не бывает на свете таких вещей. Я-то поначалу считал, что ты из этих дворянских да боярских недорослей, которых царь наш батюшка император российский Пётр Алексеевич за границу посылает ума-разума набираться, делу учиться. Вернулся теперь домой, загулял, потерялся с непривычки да по пьянке, бывает. А потом думаю — э, нет. Похож, да не совсем. Даже и совсем не похож. Где это видано, чтобы фонарь без масла светил, а не грел, в пистоле было сразу восемнадцать зарядов, а огонь из огнива сам выскакивал и снова в огниво прятался? Нет такого ни за какой границей. А у нас на Руси и подавно. Так что давай, Андрюха, признавайся честно, кто ты такой и откуда. Да не бойся, Симай друзей не выдаёт.
— Царь-батюшка Пётр Алексеевич, говоришь? — на всякий случай переспросил Сыскарь, ощущая, как ползёт по кишкам противный холодок. — Романов? Он, значит, Россией правит?
— Он самый, — подтвердил кэрдо мулеса. — А то ты не знаешь.
— Теперь знаю. Тогда давай уж ответь мне ещё на один последний вопрос.
— Да хоть на три, лишь бы нам польза была.
— Какой нынче год на дворе?
— Ежели по новому от Рождества Господа Бога нашего Христа считать, то одна тысяча семь сотен двадцать второй. А от сотворения мира, по-старому — семь тысяч две сотни тридцатый будет.
— П…ц, — только и смог произнести Сыскарь и захлопал по карманам куртки в поисках заветной фляги.
Глава 15
Сыскарь проснулся и тут же сел, оглядываясь по сторонам. Произошедшее ночью не казалось ему сном. Хотя бы потому, что находился он всё на той же лесной поляне, прямо перед ним, на головёшках, завершали пляску последние огоньки костра, а сразу за кострищем валялись в росистой траве два безголовых трупа оборотней, покрытых длинной бурой шерстью, местами слипшейся от крови. И размозжённые выстрелами, а затем отсечённые саблей головы рядом.
Всю эту прекрасную картину освещало только-только поднявшееся над верхушками деревьев яркое, словно помолодевшее, солнце.
И впрямь помолодевшее, подумал Сыскарь, вставая с импровизированной постели из лапника и делая несколько разминочных движений. Триста лет как-никак сброшено. Забавно. По три стакана вина они с покойником Ваней выпили. Сто лет на стакан выходит. А если б два стакана осушил, в пушкинские времена попал бы, что ли? Декабристы, все дела. Или даже прямиком в Отечественную войну 1812 года. Еще неизвестно, что лучше. Хотя нравы, думается, при Пушкине были всё же помягче, нежели при Петре Алексеевиче. А один стакан, то в революцию семнадцатого вместе с последующей Гражданской войной? Кошмар, не хочу. Вот же, зараза, история российская: куда ни кинь — всюду сплошной…
Почему-то Андрей сразу поверил Симаю ночью. Да и как не поверить? Вот он, с кремневым пистолем за поясом и саблей дамасской стали на боку, кэрдо мулеса, рождённый от цыганской женщины и цыганского же вампира-кровососа, охотник на нечисть, сидит рядом. Протяни руку — коснёшься плеча. А ежели сомневаешься в его словах и наряде, то вот она, сама нечисть. Во всей красе. Часа не прошло, как разговаривала и жаждала человечьей крови, словно в кошмарном сне. Теперь, слава богу, пистолету и острой сабле, лежит бездыханно и уже не встанет. Утром они отнесут отрубленные головы в имение князя Долгорукого, который, оказывается, владеет окрестными землями и деревушками, возьмут положенную плату, а там уж решат, что дальше делать. Потому что Симай по прозвищу Удача тоже поверил, что его новый товарищ явился сюда прямиком из будущего, отстоящего от текущей ночи без малого на триста лет. Опять же, как не поверить? Один галогенный фонарик чего стоит. Не говоря уж о «Граче», наручных часах, газовой зажигалке и сотовом телефоне, включённом для вящей убедительности в режим плеера. Прошедшей ночью Сыскарь как раз заканчивал свою историю о посещении кладбища Ракитки, поднявшемся из могилы друге и двух бутылках вина, выпитых с мертвецом, когда где-то вдали раздался едва слышный крик петуха.
— Ага, — удовлетворённо заметил Симай. — Пропел третий кочет. Вот теперь можно и поспать. Не опасно.
— Третий? Что-то первых двух я не слышал.
— Это потому что ухо твоё не приучено, а третий крик всегда самый громкий. Ничего, навостришься со временем, муху будешь слышать на десяти шагах. Я научу.
— Спасибо, конечно. А что думаешь по поводу того, что я тебе рассказал? — спросил Сыскарь, несколько удивлённый и даже уязвлённый сдержанной реакцией Симая на столь поразительные новости. Человек из будущего явился во плоти, а ему вроде как, не холодно и не жарко.
— Думаю, что правду баешь, — сказал охотник за нечистью и зевнул так, что чуть не вывихнул себе челюсть. — К слову, о подобном колдовстве я уже слышал. Только сейчас припомнить точно не могу, что именно и от кого. Давай завтра погуторим и всё решим, а? Утро вечера всяко мудренее, а день у нас с тобой трудный выдался. Не знаю, как тебе, а мне спать охота — сил никаких нет.
Пришлось согласиться и лечь спать.
