Сыскарь думал, что не уснёт. Одна тысяча семьсот двадцать второй год. Царь Пётр. И даже уже на царь, а император, если он не забыл историю. А он не забыл. Петровское время всегда притягивало Сыскаря, и когда-то он на данную тему прочёл не одну книгу. С годами увлечение потускнело, поистёрлось, но до конца так и не исчезло. Двадцать второй, двадцать второй… Кажется, именно в тысяча семьсот двадцать втором Пётр отправился из Петербурга на юг России. Саратов, Казань, Астрахань. И туда, и обратно путь лежал через Москву. Вроде бы. Значит, что? Есть шанс живьём увидеть императора Петра Великого? Охренеть просто. Этого же не может быть! Или может? Он закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться и обдумать данный вопрос, и сам не заметил, как уплыл в сон. Крепкий, без сновидений.
И вот оно — долгожданное утро. Чистое да умытое, с росистой травой и глубоким синим небом над головой. Сказка, а не утро. На зрение он никогда не жаловался, но тут создавалось впечатление, будто на всё, что он видел — траву и цветы, трупы оборотней, деревья, ветви и листья навели резкость. Чуть-чуть, самую малость. Но так, что черты окружающего мира стали чётче, а краски сочнее и ярче. Интересно, отчего такой эффект? Воздух чище? Может быть. А может, просто день такой выдался. Атмосферное давление, то, сё…
Сыскарь потянулся всем телом так, что хрустнули косточки. А где, интересно, Симай?
Тут же из лесу вышел охотник на нечисть с какой-то свежесрубленной длинной палкой-веткой на плече.
— С добрым утром! — поздоровался бодро. — Тут ручей в двух шагах. — Он показал рукой направление. — Умойся, если хочешь, да водички попей. А я пока нашей добычей займусь.
Когда Сыскарь, по-армейски быстро оправившись и умывшись, вернулся на поляну, всё было готово: остатки костра потушены самым древним в мире способом, а обе головы оборотней нанизаны на палку, словно куски шашлыка на шампур.
— Я за один конец, ты за другой, и гуськом понесли, — объяснил Симай. — Здесь не особо далеко. В имении и позавтракаем. Гречи горячей да с молоком и маслицем, а?
— Не откажусь, — сказал Сыскарь, а сам подумал, что не отказался бы он в первую очередь от чашки чая или кофе, но теперь, судя по всему, откушать того или другого придётся не скоро. Хотя, кто знает, какие порядки заведены в имении князя Долгорукого. А вдруг?
Тропинка отыскалась буквально через два десятка шагов, и Симай, увлекая за собой Сыскаря, уверенно направился по ней через лес.
— И много денег платит князь Долгорукий за головы оборотней? — поинтересовался Андрей.
— Не он, управляющий его, — охотно пояснил Симай. — Сам князь Василий Лукич послом сейчас. Во французской земле. А управляющий — Харитон Порфирьевич Яковлев. Он и платит. Лишнего не передаст, но и положенного не зажмёт. Считай, по два рубля с полтиной за каждую голову выторговать можно.
— По два с полтиной… — задумчиво повторил Сыскарь, мучительно пытаясь сообразить, много это или мало. Что можно было купить в двадцатых годах восемнадцатого века в Москве на рубль?
— Вольнонаёмный на мануфактуре при хорошем раскладе до сорока, а то и пятидесяти рублей в год зарабатывает, — сообщил Симай, будто догадавшись о затруднениях Сыскаря. — Вот и считай.
— Да, очень неплохо. А как ты докажешь, что это оборотней головы, а не волков тех же?
— Ну ты и чудак. Нешто сразу не видно? У волка морда совсем другая, и уши тоже. Опять же головы — это так, для порядка, чтобы никто нам дорожку не перебежал, чужое за своё не выдал. А главное доказательство — тела. Харитон Порфирьевич к таким делам серьёзно относится, пошлёт дворовых с волокушами, а то носилками на поляну, те доставят тела в имение, а вечером их сожгут при всех.
— При ком это при всех?
— При крестьянах местных, при ком же ещё. Из Ракиток, Десны, Толстиково, Дёминской, других сёл и деревенек.
— А зачем?
— Вопросы у тебя… Сам подумай. Если крестьянин видит, что хозяин о его безопасности печётся, то он что? Правильно. В жизни от такого хозяина не убежит. Ни на Дон, ни в Сибирь, ни ещё куда. Харитон хоть и вороват, не без этого, а понятие верное имеет, не то что многие иные. Такого управляющего поискать на Руси, повезло князю Василию Лукичу, я считаю. Он нам пять рублей за две головы заплатит, а сам на этом червонец, не меньше, заработает, а то и два, попомни моё слово.
— Значит, получается, выгодное это дело — на всякую нечисть охотиться? — спросил донельзя увлечённый рассказом кэрдо мулеса Сыскарь.
— Да как тебе сказать, Андрюха… — Симай сдвинул шапку на лоб и почесал на ходу в затылке. — Как и всякое дело у вольного человека. Когда густо, а когда и пусто. Мы чай не дворяне-бояре — своими руками и головой себе хлеб добываем. Опять же, я хоть и цыган, а воровать не люблю. Ни коней, ни вообще. К тому же крещён.
— Так ты православный?
— Вестимо. Без креста на гайтане моей работой и не думай заниматься даже — лучше сам вешайся сразу. Крест — последняя защита. А ты крещён? Как там у вас с верой православной через триста лет? И вообще, как вы там живёте? Давай, рассказывай, скоротаем дорогу, да и мне интересно, не думай. Вчера уснул, потому как устал сильно. А сейчас милое дело послушать.
Сыскарь успел вкратце поведать не только о том, как обстоят дела с православной верой в России его времени, но и поверг Симая в полное изумление, сообщив, что человек давно уже летает по воздуху в железных птицах, побывал на Луне и может говорить с кем хочет на любом расстоянии по специальному устройству, которое умещается в кармане. Да Симай его ночью видел, из него ещё музыка шла.
— Верно, песня там знатная, — кивнул Симай и тут же музыкально напел без слов начало саундтрека из «Крёстного отца». — Пам-парам-парам-пам-пам-парам-парам-па. Сердце прямо моё цыганское рвёт. Надо бы выучить слова. Споёшь такую на гулянке — все девки твои.
— Она ж на английском, — усмехнулся Сыскарь. — Нешто местные девки по-аглицки понимают?
— В хорошей песне главное на слова — душа. Ежели душа есть, неважно, на каком языке песня поётся. Так как, говоришь, эта коробочка называется?
— Телефон. Мобильный телефон, если говорить точно. Устройство для связи с кем хочешь и на любом расстоянии. И много чего ещё — записная книжка, диктофон — можешь записать любой звук или речь, а он повторит, часы, календарь, плеер — проигрыватель музыки, это ты слышал, фотоаппарат — делает изображение всякого предмета или человека или пейзажа один в один…
— Как это, рисует, что ли?
— Не рисует, делает. С помощью э… света. Проще показать, чем рассказать.
— Так покажи.
Они остановились, и Сыскарь показал.
Кэрдо мулеса долго рассматривал на экране мобильника свою фотографию, восхищённо цокая языком:
— Чудеса! Чистое колдовство самой высшей пробы, бабушкой клянусь, она у меня та ещё шувани[4] была! Вы там, в будущем, все кудесники, гляжу, как один.
— Это не колдовство, — пояснил Сыскарь. — Всего лишь наука и техника. Ты же не называешь колдовством подзорную трубу, к примеру, которая предметы приближает?
— Ну ты сказал! Там всё понятно — две линзы…
— Здесь тоже линзы и всё понятно. Если знать. Мы уже знаем. Да только ерунда это, тут он бесполезен.
— Почему? Такая вещь!
Сыскарь постарался доступными словами объяснить почему.
— Так давай его загоним какому-нибудь купцу проезжему! — воскликнул цыган с воодушевлением. — Скажем, что это заморская музыкальная шкатулка и саморисовальный аппарат! Такого даже у светлейшего князя Меншикова Александра Данилыча не имеется. В жизни б не отдали, да уж больно гроши нужны. Прямо зарез.
— Единственная вещь в своём роде, — подтвердил Сыскарь, тихо офигевая от того, насколько быстро его новый друг ухватил суть дела. — Уникальный экземпляр.
— Вот! На сколько, говоришь, достанет заряда?
