взвесил его на ладони и, побледнев, признался: «В этом альбоме всё о всех, кого я любил…» И фавн захихикал, мохнатым локтем толкая в розовый бок наяду. Профессор задёргался, профессор спросил: «Скажите, вы самолюбивы?» «Не болезненно…» — без особой уверенности ответил я. «А я — болезненно, — мрачно признался профессор. — Бог видит, я с этим борюсь, но ничего не могу поделать. Вы знаете, я себе кажусь необыкновенным. Но это кажется только мне и никому больше. Поэтому сейф. Поэтому альбом. Вы только не подумайте, что там донжуанский список. Я не занимался любовью. Я только любил. Я выбрал вульгарный переплет не случайно, ибо сам себя ощущаю альбомом, составленным из уникальных воспоминаний, но попавшим в довольно вульгарный переплет. Я, как все, притворяюсь, что не понимаю чужого притворства. Я, как все, выслушиваю глупости с умным видом и, как все, с умным видом их говорю, но когда я умру, этот сейф откроют, и прочтут мой альбом, и поймут запоздало, что я был — не как все…» Я поправил профессора твёрдо, но неубежденно: «Все — не как все…» Профессор перешел на лихорадочный шёпот: «Если все — не как все, то каждый из нас — не как все, но по-своему… Помните, мы стояли в муниципальной галерее около Христа и видели в окне, как двое подростков приклеивали плакат «Остановите нейтронную бомбу и прочие бомбы!»? Знаете, о чём я тогда подумал? Я подумал о том, что, по мнению этой нейтронной бомбы, я меньше чем вещь, если бомба, все вещи заботливо сохраняя, и не подумает меня сохранить. А я, повторяю, болезненно самолюбивый. Ну хорошо, предположим, она сохранит мой сейф, потому что сейф — это вещь, и альбом сохранит, потому что альбом — это вещь. Но если она уничтожит всех, кто может прочесть мой альбом, то, значит, никто никогда не узнает, что я был не как все, потому что не будет всех и сравнивать будет не с кем. И кому будет нужен какой-то альбом какого-то профессора из Перуджи у которого была холостая подпольная квартира в Ассизи, если некому будет помнить и Льва Толстого?» Я позволил себе заметить: «Профессор, но, возможно, у вас найдутся читатели в бункерах. Видимо, весьма ограниченный, но зато особо избранный круг…» Профессор перешел на ненавидящий шёпот: «Особо избранные кем? Собственной властью, собственными деньгами? Вы можете себе представить Толстого, купившего бункер? А он был граф и, кажется, не беден. В бункерах с эйр-кондишеном и биде
