Другой мой дед — белорус Ермолай Наумович Евтушенко —носил два ромба перед второй мировой,а в первую мировую был полным георгиевским кавалером,Я помню его в галифе и сапогах со скрипом,с коротким седеньким ежиком, с раздвоинкой на носу,с кривыми крепкими ногами старого кавалериста.По воскресеньям дед приезжал на «эмке» —на персональной машине, тогда ещё редкой, —с веснушчатым красноармейцем-шофёром.Дед ставил на стол коробку конфетс неизменными вишнями в шоколаде,а ещё — чекушку, которую сам выпивал,после чего он пел белорусские песни,плясал вприсядку, плакал, а последеда укладывали на диван.В понедельник за дедом приходила «эмка»,и он опохмелялся вишнями в шоколаде,а однажды чокнулся конфетой со мной,почему-то вздохнув и горько заплакав.Но в один понедельник за дедом пришла не «эмка»,а совсем другая машина, и дед исчез навсегда.Мама никогда не бывала в Полесье,но знала, что там у деда осталисьдве сестры, одна из которых, Ганна,приезжала однажды в тридцатых к нам в гостии привезла мне постолы — белорусские лапоточки, —а ещё корзину, где было штук сто яиц.Мама забыла названье отцовской деревни,но когда мы однажды при маме с друзьямивспоминали о славном прошлом футбола — о Хомиче, о Боброве,мама вскрикнула: «Хомичи! Хомичи — это село!»После полуторачасового полета из Минска на вертолетемы ехали на военном «газике» с драматургом Андреем Макаенкоми генералом ВВС Белорусского военного округа.Мы ехали по проселку среди болотных кочек Полесья,похожих на голубые шапки, сшитые из незабудок.На проселке стоял необыкновенный старик.Необыкновенность его состояла из эсэсовского унтер-офицерского мундира,на котором болтался Георгиевский крест рядом с партизанской медалью,а так же из новеньких постолов, где в переплетеньях лыказастряли небесные незабудки.«Вам в Хомичи, дедушка?» — «А то куды ж!»И в «газике» сразу запахло ядреннейшим самосадомот домовито расположившегося старика.Я осторожно спросил: «Кто-нибудь из семьи Евтушенко живы?» —«Ды як же не живы — половина Хомичей усе Явтушенки…» —«А Ганна — жива?» — «Ого, ды яще якая живая —надысь, кали лишку хватил — кочергой чуть-чуть не огрела…» —«А её сестра?» — «Евга? Мучается ад риматизму…Я ей гаварыл, што самогонный кампресс памагае,а яна не паверыла…» — «А Ермолая вы знали?» —«А як же не знать… Трохи смурый был хлопец, но жвавый.3 им и свиней пасли, и утякали з германского полону у пятнадцатом годе,и разом Георгиев атрымали.А потым он вышел у великие красные командирыи запропал у Маскве…
