этим деревенским недотёпой прогулке верхом в обществе самого лорда Форга! Ведь в её жилах тоже течёт их родовая кровь!
Подходя к конюшне, Форг решил взять на прогулку Голубка. Так и помириться будет легче, да и конь прекрасный, не чета его собственному. Но никакие успокоительные рассуждения не смогли удовлетворить его уязвлённое самолюбие, и бедному Голубку пришлось немало пострадать от его раздражённой желчности. Любое неловкое движение приводило наездника в такую ярость и он управлял конём так немилосердно и бездумно, что к вечеру Голубок не на шутку захромал, и Форг яростно ругался про себя, зная, что сам отложил совместные прогулки верхом на неопределённое время. Однако вместо того, чтобы пойти прямо к Арктуре и повиниться, он послал за кузнецом и строго–настрого запретил конюхам упоминать о том, что произошло.
Прошла неделя, потом другая. Поскольку о прогулках верхом не могло быть и речи, Форг чувствовал, что в какой–то мере сам лишил себя возможности бывать с Арктурой наедине, и понемногу им овладела яростная ревность.
Сначала он не хотел ей поддаваться; ведь допусти он, что для неё есть какие–то истинные основания, это было бы для него самым настоящим оскорблением. Однако со временем ревность становилась всё сильнее и сильнее. Этот неотёсанный деревенщина, этот вонючий пастух, только и знающий, что копаться в учебниках по орфографии, — и вдруг вздумал встать между ним и его кузиной! Конечно, он не такой идиот, чтобы хоть на минуту вообразить, что Арктура может полюбить этого выскочку, опозорить себя, влюбившись в обыкновенного низкого крестьянина, только что оторвавшегося от сохи. Нет, она принадлежит к старинному роду Грэмов и никогда не предаст благородную кровь своих предков. Ну почему он позволил себе то легкомысленное, мальчишеское увлечение?! Да ещё кем? Глупой, безродной девчонкой без единой мысли в голове! Даже вспомнить противно — особенно под конец, со всеми её телячьими нежностями. Он уж и не знал, куда от неё деваться, а ей бы только целоваться и обниматься! Тьфу! Так Форг думал про себя о девушке, которую ещё недавно любил и на которой собирался жениться. Да будь он проклят, этот чёртов учитель! Конечно, Арктура никогда не полюбит его, но он может помешать ей влюбиться в кого–то другого. Есть такие предвзятые мнения, которые не преодолеешь никакими достоинствами. Девчонка вбила себе в голову, что хочет стать святой, и теперь этот невежда всячески её поощряет и тем самым только подливает масла в огонь. Всё это он понял из слов Дейви. Нет, надо сказать отцу, чтобы он немедленно избавился от этого учителишки! А если общество мистера Гранта так полезно для мальчика, пусть он тогда отошлёт их обоих, пока всё как следует не уладится.
Однако граф подумал, что лучше будет перетянуть Донала на свою сторону. Он сказал Форгу, что любой горец способен превратиться из друга в неумолимого врага, если задеть его гордость. Правда, его светлость почему–то не подумал о том, что если бы всё действительно обстояло именно так, то Донал давным–давно покинул бы замок. На самом деле Донал не смог бы дольше оставаться в замке лишь в том случае, если бы кто–то попытался встать между ним и его учеником. Но Форг не стал спорить с отцом; он уже давно не пытался ни в чём его убедить. Правда, расскажи он графу обо всём, что произошло между ним и Доналом, тот и сам, наверное, понял бы, что предложил сыну нечто совершенно невозможное.
Потому–то Форг решил действовать иначе. Он начал всячески завоёвывать расположение мисс Кармайкл, но при этом даже не догадывался, как мало она могла ему послужить. В ответ она льстила ему, пусть даже без лицемерия, и потому быстро обрела его доверие. Её предки со стороны матери были людьми довольно благородными, и, по словам её отца, мисс Кармайкл была вполне способна украсить любое общество. Она особенно остро чувствовала и почитала превосходство и достоинство аристократического происхождения и потому прекрасно умела подыгрывать тем самым предрассудкам, которые сама уважала и полностью разделяла. Она была осторожна и ни единым словом не задела чести леди Арктуры, однако постоянно давала лорду Форгу понять, что главная опасность для его намерений заключается именно в том влиянии, которое оказывает на молодую наследницу Донал. Она ловко раздула в сердце Форга ненависть к тому самому человеку, который сначала встал между ним и его гневом, потом между ним и его «любовью», и наконец, — между ним и его будущим состоянием. Ах, если бы Дейви заболел, и ему понадобилось бы уехать куда–нибудь в деревню, на свежий воздух! Но Дейви всегда был таким здоровым и крепким…
Форг чувствовал, что у него ничего не получается, и из–за этого ему казалось, что он влюблён в Арктуру гораздо больше, чем это было на самом деле. К тому же, он постепенно привык к мысли о своём незаконном рождении (хотя говорил себе, что это не может быть правдой) и придавал ей всё меньше и меньше значения; для любого другого человека это само по себе было бы достаточным доказательством того, что он действительно в это верил. Более того, он даже не потрудился разузнать, так это или нет; он даже ни разу не спросил об этом отца. Если это правда, он не хочет об этом знать. Если нет прямых доказательств его незаконнорожденного происхождения, он будет вести себя так, как будто ни о чём не подозревает, и действовать так, как будто ничего не произошло. Лучше просто принимать общее мнение как нечто само собой разумеющееся! В конце концов (а конец этот наступил довольно скоро), он почти совсем перестал беспокоиться по этому поводу.
Отец смеялся над его страхами насчёт Арктуры, но временами задумывался о том, что будет, если Форгу действительно не удастся склонить её к браку. Не то, чтобы он так сильно любил сына. Единственное, за что может удержаться отец, стоящий на краю могилы и не желающий отпускать от себя мирские блага, это его дети. Но у лорда Морвена была ещё одна (и лучшая) причина, толкавшая его на новое неблагочестие. Он всё–таки чтил память матери Форга. Его любовь была измученной, неспокойной, постоянно терзающейся угрызениями совести. Но это была любовь, и благодаря ей он любил даже Форга и любил его больше, чем сам об этом догадывался.
Благодаря своей матери сыновья принадлежали ему ничуть не меньше, чем будь он женат на ней перед лицом закона. Что же касается их истинного положения в свете, до этого ему не было никакого дела, пока тайна оставалась нераскрытой. Ему даже нравилось, что он может вот так обвести всё общество вокруг пальца. Он радовался тому, что увидит, как его дети, несмотря на беззаконное происхождение, преспокойно вращаются среди тех, кого он почитал лучшими из лучших, — что бы там ни гласили глупые законы. Даже из могилы ему удастся с торжеством поставить ногу на грудь своему извечному Врагу, Закону. Он был из тех людей, которые с удовольствием вкушают даже украденную победу. И потом, он никогда не стал бы раскрывать эту тайну, если бы не пагубное воздействие опиума на его разум и не прилив бешеного гнева, поднявшегося при мысли о том, что все его годами взлелеянные замыслы могут рухнуть из–за сыновней прихоти.
С того самого дня Арктура старалась по мере сил избегать общества своего кузена, помня только о том, что, будучи хозяйкой дома, не должна вызывать у своих гостей чувства неловкости из–за того, что их присутствие нежеланно. Они встречались в столовой, и она старалась вести себя так, как будто ничего неприятного не случилось и всё оставалось так, как и было до его отъезда.
— Вы очень жестоки, Арктура, — сказал однажды Форг, встретив её на одной из террас, огибавших замок.
— Жестока? — холодно отозвалась Арктура. — Я вовсе не жестока. Я не люблю причинять боль другим.
— Однако мне вы делаете очень и очень больно! Вы отказываете мне даже в жалких крохах своего общества!
— Перси, — сказала Арктура, — если вы готовы оставаться моим кузеном и только, мы с вами прекрасно поладим. Но если вы упорно продолжаете стремиться к тому, чего просто не может быть, позвольте мне сразу сказать вам, что толку от этого не будет. Вам нет никакого дела до всего того, ради чего я живу. Порой мне кажется, мы с вами — существа из разных миров, так мало у нас общего! Вы можете считать меня жестокой, но давайте же объяснимся и поймём друг друга раз и навсегда. Если вы полагаете, что имеете на меня права из–за того, что мне принадлежит замок, то будьте уверены, что я никогда не признаю этих прав. Лучше уж возьмите себе всё, что у меня есть, а мне дайте спокойно умереть.
— Я стану таким, каким вы захотите! — воскликнул Форг, чьё сердце застонало от разочарования. — Я сделаю всё, что вы пожелаете, научусь чему угодно!
— Я прекрасно знаю, чего стоит такое смирение, — ответила Арктура. — Я буду для вас всем, пока мы не поженимся, а потом превращусь в ничтожество. Вы притворяетесь, прячетесь даже от самого себя, но, право, понять вас совсем не трудно.
Пожалуй, она не стала бы говорить с ним так прямо и сурово, если бы в то утро он не повёл себя с
