или иным делом, а то и заменить кухарку или горничную, если той нездоровилось или просто надо было отдохнуть. Доналу она нравилась с самого начала, потому что он чувствовал в ней родственную душу. Вот и сейчас он не торопил её, а молча ждал, пока она решится говорить дальше.
— Лучше уж я всё расскажу по порядку, — наконец промолвила она. — Чтобы и вам было известно то же, что и мне. Вышла я во двор, приглядеть за цыплятами. Я их никому другому не поручаю, только сама; а то ведь их избаловать легко, что чужих деток! В большом амбаре обе двери были открыты, так я и пошла прямо через него, чтобы побыстрее добраться до моего пернатого народца (моя матушка всегда их так называла). А женщина я тихая, даже батюшка покойный бывало говаривал: хожу так, что и не слыхать ничего. Так они меня, должно быть, и не услышали… А случилось это, сэр, вчера, в сумерках. Я бы и сегодня утром обо всём вам рассказала да посоветовалась, чтобы к сегодняшнему вечеру мы с вами уже порешили, что делать, но вы убежали с утра пораньше, так я вас и не застала. Ну так вот.
Иду я через амбар и вдруг слышу — шу–шу–шу да шу–шу–шу! А где не пойму. И тихонько так, как будто сказать–то хочется, а боязно. Я, значит, остановилась и думаю: ведь с меня потом спросится за всех, кто под моим началом, так что лучше постоять и послушать хорошенько: если всё ладно, так от меня не убудет, а неладно — так мне Сам Бог велел вмешаться. И тут… Ой, сэр, посмотрите–ка за дверь, не подслушивает ли там кто, а то я этой Эппи ни на грош не доверяю… Никого? Ну и хорошо. Вы тогда дверь–то прикройте, а я дальше буду рассказывать. Так вот, стою я, слушаю и слышу: шепчутся двое. Один голос мужской, а другой женский; хоть и шепчутся, как мышки, а разобрать всё–таки можно. Слух–то у меня всегда был хороший, слава Богу, но, как бы я ни старалась, всё равно не поняла, чего они там друг другу нашёптывали. Ну, я подумала, что если ничего не слышно, надо ж поглядеть, что там и как. Пошла я на голоса, тихо– тихо — даром, что полная стала да неповоротливая! — посмотреть, кто же у нас в амбаре прячется. А в углу там солома навалена, только не у самой стенки, а рядышком. Гляжу — сидят мои птенчики, в аккурат между стеной и соломой! Его светлость как вскочит на ноги, как будто украл чего. А Эппи, видно, думала подождать, затаиться, да и выползти потихонечку за моей спиной, да только я её сразу прижучила! «А ну– ка, вылезай, красавица!» — говорю. А его светлость тут и вступается, этак вежливо да учтиво: «Ах, миссис Брукс, вы уж её не ругайте, хотя бы ради меня!» Эх, я на него рассердилась! Хоть я и говорю, что девчонка тут больше него виновата, а только мужчине, будь он хоть граф, хоть простой работник, негоже себя выгораживать, когда у самого тоже рыльце в пуху. Я тогда и говорю: «А вам, ваша светлость, не годится так себя вести! Уж я больше не буду ничего вам сейчас говорить, больно я на вас сердита. Ступайте–ка оба восвояси — да только не вместе! Я уж за этим пригляжу! И ты, Эппи, марш в свою комнату! Если я сейчас туда поднимусь и тебя там не будет, то я тут же отправлюсь в город к твоим деду с бабкой!»
Эппи–то пошла, а его светлость всё стоит, бледный такой, даже в темноте видать. Тут я на него и накинулась! «Я уж не стану спрашивать, чем вы тут занимались, ваша светлость, но вы и сами должны понимать, на что это похоже! Вот уж от вас я этого никак не ожидала!» Он залепетал, заоправдывался, начал говорить, что между ними ничего нет и что лучше он пусть сам умрёт, а Эппи обижать не станет. Ох, и жалко же мне стало их обоих, такие они ещё молоденькие! И ведь сошлись–то, наверное, и правда безо всякого злого умыслу. Чего проще: личики у обоих смазливенькие, хорошенькие, понравились друг другу — вот и вся недолга, хоть и нехорошо это для них. И так он меня просил да уговаривал, что я по глупости дала слово ничего не говорить его отцу, если он мне пообещает оставить Эппи в покое. Ну, он, конечно, пообещал. До сих пор я в его словах ещё ни разу не сомневалась, но в таких делах нужен глаз да глаз. Доверяй, как говорится, но проверяй! Вот помяните моё слово: всё, как есть, оставлять никак нельзя, а то беда выйдет, и что тогда? А чтобы совсем никому об этом не рассказывать, того я не обещала, так что вам, мистер Грант, рассказываю всё как на духу, а уж вы подскажите мне, как тут быть!
— Я с ним поговорю, — сказал Донал, — и посмотрю, что он сам об этом думает. Глядишь, может, всё и поправится. А мы с вами давайте попробуем поступать как лучше и верить, что Господь удержит нас от неверных шагов.
Поговорив с экономкой, он отправился было в свою комнату, но не успел дойти до конца лестницы, как явно почувствовал, что лучше поговорить с лордом Форгом прямо сейчас. Он развернулся и поспешил в комнату, которая считалась кабинетом молодого графа. Войдя в дверь, он увидел, что там нет никого, кроме Дейви, листающего старинный фолиант, чьи первые владельцы превратились в прах много веков назад. Дейви сообщил, что Перси куда–то уехал и не захотел взять его с собой. Зная, что миссис Брукс присмотрит за Эппи, Донал решил отложить разговор с лордом Форгом до утра.
Глава 25
Хитрая уловка
На следующий день он нигде не смог отыскать молодого графа и вечером отправился к старикам Коменам. Сапожника он обнаружил, как обычно, за верстаком. На улице было уже довольно прохладно, дни становились всё короче, и Эндрю работал дома. Лицо его было, как всегда, бесхитростным, проницательным и спокойным. «Если Сам Бог пребывает в покое, — говаривал он себе, — то чего тогда беспокоиться мне?» Однажды он случайно проговорил это вслух, его услышали, и мнение, сложившееся о нём среди набожных прихожан местной церкви, только укрепилось: его считали человеком непочтительным, даже богохульником. Они не поняли слов сапожника, потому что не знали Бога так, как знал Его он, и потому истолковали их по– своему. Но мрачный, серьёзный вид, который они привычно принимали по воскресеньям, только показывал, какую награду они получают за свою веру, а полное радостного ожидания лицо сапожника говорило само за себя.
Когда Донал вошёл, старики как раз вслух удивлялись, что Эппи так и не появилась. Но ведь ей не раз случалось приходить ещё позже, примирительно сказала Дори, особенно последние пару недель. Не успела она договорить, как за порогом послышался шум лёгких, поспешных шагов.
— Вот и она, — обрадовалась счастливая бабушка, обнимая внучку.
Эппи торопливо объяснила, что теперь ей не удаётся отпрашиваться так же часто, как раньше, и Донал впервые заподозрил, что она лукавит. Посидев с четверть часа, она вдруг вскочила и объявила, что ей пора, потому что её ждут в замке. Тогда он тоже поднялся и сказал, что им лучше будет пойти вместе, ведь ночи теперь тёмные, а луны ещё не видно. Девушка вспыхнула и уклончиво пробормотала, что прежде ей нужно кое за чем зайти в город.
Донал же ответил, что ничуть не торопится, и непременно её проводит. Она бросила вопросительный, недоверчивый взгляд на деда с бабкой, но больше не стала возражать, и они вышли из дома вдвоём. Дойдя до главной улицы, они подошли к той самой лавке, где Донал когда–то встретил священника. Пока Эппи покупала всё, что ей нужно, Донал дожидался на улице. Через минуту она вышла, и они повернули назад, не замечая, что за ними по пятам крадучись идёт какой–то человек.
Стивен Кеннеди твёрдо держался своего обещания не подходить к замку, но всё равно не мог спокойно сидеть на месте. Он знал, что по субботам Эппи обычно наведывается в город повидать родных, и потому околачивался неподалёку в надежде её увидеть. По натуре он не был человеком подозрительным, но ревность пробудила в нём неведомые до сих пор чувства и мысли. Увидев, что Эппи не одна, он тут же начал спрашивать себя, действительно ли Донал пытался удержать его от встречи с лордом Форгом из дружеского расположения и не было ли там каких–нибудь иных причин, и потому тихонько последовал за ними, стараясь чтобы его не заметили.
Они дошли до булочной. Остановившись возле открытой двери, Эппи, стараясь унять предательскую дрожь в голосе, попросила немножечко её подождать: ей нужно кое о чём поговорить с дочерью булочника. Донал охотно согласился, и она вошла в лавку, так и не закрыв за собой дверь. Лавочка булочника Лепера освещалась лишь тусклым огнём свечи, которого едва хватало, чтобы разглядеть на витрине груды сахарного печенья и мятных лепёшек, неизменно притягивающих к себе голодные глаза детей. Из двери доносился приятный запах хлеба, и за неимением лучшего занятия Донал с удовольствием вдыхал его, поджидая свою спутницу на опустевшей улице.
«Что–то долго они там разговаривают!» — подумал он про себя, но продолжал терпеливо ждать. Однако время шло, и он уже начал подумывать, не случилось ли с ней чего и не стряслось ли чего в доме. Прождав ещё добрых полчаса, он решил, что пора узнать, в чём дело, и вошёл в лавку, закрыв дверь и потом снова
