— Ваши слова лишь убеждают меня, насколько всё это для неё опасно. Если она и вправду нравится вам, то вы, должно быть, вели себя с ней искренне, как настоящий влюблённый. Но боюсь, что какие бы страдания не причинило вам это неприятное дело, вряд ли мне удастся убедить вас завершить его по– честному. А для этого есть только один возможный способ.
— Боже правый! — вскричал Форг. — Вы что же, хотите, чтобы я на ней женился? Не кажется ли вам, что это немножко чересчур, как бы вы там ни дружили с её дедом–сапожником?
— Нет, ваша светлость. Если дело обстоит так, как вы говорите, я ничего такого не хочу. Я хочу, чтобы вы немедленно прекратили встречаться с Эппи. Каждый человек должен быть стражем брату своему, а если в наших западных понятиях о женщинах есть хотя бы доля истины, то каждый из нас ещё более обязан быть хранителем своей сестры. Кто не признаёт этого простого долга, будь он хоть граф, хоть сам принц, тот хуже и нечестивее самого гнусного мародёра, шныряющего на поле битвы после сражения. Говорящий: «Она и сама может о себе позаботиться!», пусть знает — эти слова исходят из самой глубины ада. Красота любви в том, что она заботится не о себе, а о возлюбленном, и если юноша подходит к девушке с любыми иными мыслями, то он самый настоящий подлец и негодяй. И я рад, что вы уже навлекли на себя хотя бы часть заслуженного наказания!
Лорд Форг вскочил на ноги в новом приступе гнева.
— И вы осмеливаетесь говорить это мне в лицо?!
— А как же иначе, ваша светлость? Ведь так оно и есть.
— Да я этого малого побил не хуже, чем он меня!
— Это к делу не относится, хотя поверить в это трудно, если судить по тому, в каком состоянии я вас нашёл. Простите. Я ни на секунду не думаю, что вы вели себя трусливо.
Лорд Форг почти плакал от ярости.
— Я ему ещё покажу! — запальчиво выкрикнул он. — Только бы мне узнать, как зовут этого мерзавца! Если я не поколочу его как следует, клянусь, я…
— Остановитесь, перестаньте, ваша светлость! Всё это пустые слова. Я знаю, кто этот человек, но вам не скажу. Он побил вас не больше, чем вы того заслуживали, и я ничего не стану делать для того, чтобы его за это наказали.
— Вы с ним заодно!
— Я не знал о его намерениях, не видел, как он на вас напал, и не имею против него никаких доказательств.
— И вы не скажете мне, как его зовут?
— Нет.
— Я всё равно отыщу и убью его!
— А он угрожает убить вас. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы оба остались живы.
— Я убью его! — повторил лорд Форг сквозь стиснутые зубы.
— Тогда я сделаю всё, чтобы вас за это повесили, — откликнулся Донал.
— А ну–ка убирайтесь из моей комнаты, наглый мужлан!
— Я уйду, как только вы пообещаете больше никогда не разговаривать с Эппи Комен.
— И не подумаю!
— Тогда её немедленно отошлют из замка.
— Ну и что? Так мне будет ещё легче с ней встречаться!
Всё это лорд Форг говорил скорее из упрямства, чем от большого желания видеться с Эппи, потому что уже и сам хотел поскорее со всем этим развязаться. Но разве же можно покориться этому несносному и нелепому шуту?
— Я даю вам возможность подумать до завтра, — сказал Донал и отпер дверь.
— Да подите вы со своими проповедями!.. — огрызнулся Форг, скорее раздражённо, чем сердито, и Донал отправился к себе. Он знал, что миссис Брукс уже дала Эппи примерный нагоняй. Ей было сказано, что если она ещё хоть раз перекинется единым словом с его светлостью, её в тот же день отошлют из замка прочь. Миссис Брукс надеялась, что ей по крайней мере удалось убедить девушку в том, что она может лишиться не только хорошего места, но и доброго имени. Она уверила Донала, что ни на минуту не выпустит легкомысленную девчонку из виду, и тот решил, что, в таком случае, лучше дать молодому графу день на размышления.
На следующее утро не успел Донал закончить свои уроки с Дейви, как лорд Форг появился в классной комнате и откровенно сказал: — Я вёл себя, как последний дурак, мистер Грант. Извините моё поведение и простите меня, если сможете. Поверьте, я не хотел ничего дурного. Я решил, что с сегодняшнего дня между нами всё кончено.
— Дайте мне слово, что вы больше ни разу с ней не заговорите.
— Честно говоря, мне не хотелось бы этого обещать. Может получиться неловко… Но я обещаю, что по мере сил буду её избегать.
Донал был не вполне удовлетворён таким исходом дела, но решил не настаивать. Казалось, молодой граф говорит совершенно искренне.
Какое–то время он раздумывал, стоит ли рассказать обо всём сапожнику и его жене. Он видел, что внучка не слишком–то их слушается, а если они ещё и начнут говорить ей всякие неприятные вещи, то она совсем отобьётся от рук.
Тогда старикам будет совсем плохо, а Донал этого не хотел. Он решил, что пока ничего не станет им говорить, надеясь, что теперь Эппи переменится, а всё, что было в прошлом, лучше позабыть. Однако как только он сказал себе об этом, внутри у него поднялась какая–то смутная неловкость, и он понял, что недоволен своим решением. Он увидел, как некрасиво это будет по отношению к его другу. Он будет виноват перед Эндрю, и тот по праву сможет упрекнуть его в нечестности. От прежней открытости и искренности не останется и следа, ведь теперь Доналу будет что скрывать!
Внутренний взор Донала сразу прояснился. «Если человек имеет право что–то знать, — сказал он себе, — то другой не вправе скрывать от него это. Даже если новости принесут ему горе, у меня не больше права их утаивать, чем скрывать самую великую радость. Ведь горести и радости, принадлежащие человеку, это часть его наследия. Я решил позаботиться о своём друге по собственному разумению, а ведь его мудрость несравненно выше и глубже моей! Нет — всё, что произошло в замке, имеет к нему самое прямое отношение, и я должен ему обо всём рассказать».
Тем же вечером он отправился в город. Дори дома не оказалось, но Донал был этому только рад. Он рассказал Эндрю обо всём, что произошло. Тот слушал, не говоря не слова, устремив на него глаза, опустив шило и позабыв о незаконченном башмаке у себя на коленях. Когда он услышал о том, как Эппи обманула Донала и бросила его одного на улице, в стариковских глазах показались слёзы. Эндрю вытер глаза тыльной стороной своей мозолистой руки и больше уже не плакал. Донал признался, что сначала не хотел ничего об этом говорить, потому что не хотел огорчать своих друзей, но ни сердце, ни совесть не позволили ему промолчать.
— Хорошо, что вы мне обо всём рассказали, — немного помолчав, промолвил Эндрю. — Это правда, Эппи нас не больно слушается, да оно и понятно: молодые ведь так устроены — не желают, чтобы старики им указывали да показывали на своё прошлое, чтобы те учились. Им наши речи — что об стенку горох! Но если молиться Богу, Он, глядишь, через нас самих начинает творить то, о чём мы просим. И даже ведь не словами; с некоторыми слова — как звук пустой. Иногда человек только посмотрит — и сам не знает, что взглядом своим другому душу всколыхнул. Иногда рукой поведёт или головой качнёт — и вот тебе, пожалуйста! Кто знает, может, мы уж и отчаялись совсем — не достучаться до сердечка да и только! — а всё равно Господь его как ниточкой к нам привязал и силу дал, чтобы его тревожить да умягчать.
Помните, у нас рассказывали, как один преступник раскаялся, увидев простую циновку, похожую на ту, что лежала в церкви, куда его в детстве водила матушка? Божье чудо, да и только! Никто не знает, что может сотворить Господь и почему Он не сделает всего этого поскорее, как нам хочется.
Бывает, мы думаем, что Он медлит и шагу не делает, чтобы нам помочь, а ведь на самом деле Он как раз тем и занят, о чём мы у Него попросили!
Правда, я–то сейчас так уже не думаю. Пусть уж Он творит всё, как Ему угодно, ведь что бы Он ни сделал — вернее не бывает. Пусть будет Его воля, а знаю я её или нет, неважно; я с ней завсегда согласен… Ах, внучка, внучка!.. Как же это она вас так обманула? Нехорошо получилось, непорядочно! И
