– Бунтовщики?
– Разбежались, господин премьер-министр. Ситуация в городе остается крайне неустойчивой. Я бы вам не рекомендовал в ближайшее время возвращаться в Варанаси.
– Не надо их преследовать. Моральный дух нации и армии и без того оставляет желать лучшего, а если мы еще станем использовать войска против населения… ну… вы понимаете меня… Но военное положение отменять не следует.
– Очень мудрое решение, господин премьер-министр. Великодушие перед лицом общенационального кризиса… Я думаю, что это будет очень хорошо воспринято народом. Господин премьер-министр, мне не хотелось бы выглядеть излишне назойливым, в особенности в нынешней тяжелой ситуации, однако ваша речь… Очень важно, чтобы народ услышал вас, и как можно скорее.
– Но можно ведь немного подождать, Тривул.
– Господин премьер-министр, она уже внесена в расписание трансляции, камеры и устройства звукозаписи установлены в медиацентре…
– Немного подождем, Тривул!
Секретарь кланяется и отходит в сторону, но Ашок Рана видит отчетливую гримасу раздражения у него на лице. Он вновь бросает взгляд на луну, переместившуюся на запад, ближе к горизонту. Теперь она находится на краю серебристого моря, изливающегося с небес на его страну. Никогда больше Ашок не сможет смотреть на лениво плывущее по небу ночное светило без того, чтобы не вспомнить эту ночь, мелодичный звон палма, разбудивший его, и ужас, мгновенно скрутивший ему внутренности, – ужас от четкого понимания: сейчас он услышит самое худшее. Понимание пришло еще до того, как Ашок узнал страшную новость, сообщенную размеренным, хорошо поставленным голосом личного секретаря Патака, столь необычным после привычной мягкой фамильярности Шахина Бадур Хана. Еще до того, как до него донесся грохот приземляющихся самолетов, сбивавших ветки с деревьев. Еще до того, как его жена и дети начали поспешно одеваться и собирать вещи в полной темноте из страха оказаться удобной мишенью для той таинственной силы, что обрушилась на дом Ранов… Свет луны теперь для него всегда будет сопровождаться звуками, связанными с воспоминаниями об ужасе. И это – самое нестерпимое: они навеки запятнали красоту луны…
– Викрам, мне хотелось бы знать, можем ли мы отразить агрессию авадхов?
Чаудхури наклоняет голову.
– ВВС готовы практически на сто процентов.
– Войну невозможно выиграть только одними военно-воздушными силами. Как насчет армии?
– Мы рискуем расколоть все командование, если начнем слишком далеко прослеживать корни заговора. Ашок, если авадхи захотят взять Аллахабад, мы вряд ли что-то сможем сделать, чтобы помешать им.
– А что относительно наших ядерных и химических средств сдерживания?
– Господин премьер-министр, вы, конечно же, не являетесь сторонником использования их первыми? – вмешивается в их беседу секретарь Нарвекар.
И вновь Ашок Рана поворачивается к нему.
– Наша страна стала жертвой наглого вторжения, наши города беззащитны перед врагом, моя сестра была брошена… на растерзание… разъяренной толпе ее же собственными солдатами. А вы знаете, что они сделали этим своим тришулом? Знаете?.. Что мне делать, чтобы защитить нас? Что мне делать, чтобы сохранить нас всех в безопасности?!
На всех лицах читается смиренное, не слишком эмоциональное согласие с тем, что сейчас выкрикивает Ашок Рана. Сам он чувствует, что находится на грани истерики. Но не пытается взять себя в руки и остановиться. Переборка между конференц-залом и медиацентром украшена современной версией «Тандаванритья», космического танца Шивы. Бог в венке из чакры пламени, приподнявший одну ногу в танце. В тени этой поднятой ноги, которая когда-нибудь разрушит и вновь возродит вселенную, Ашок Рана прожил все свои сорок четыре года.
– Извините, – говорит он. – Вы понимаете, что время для меня не очень простое.
Политики бормочут нечто, что, по-видимому, означает согласие.
– Наши ядерные и химические средства находятся в полной боевой готовности, – говорит Чаудхури.
– Это все, что я хотел от вас услышать, – произносит Ашок Рана. – Теперь давайте вашу речь…
Младший адъютант, отсалютовав, прерывает его:
– Господин премьер-министр, вам срочный звонок.
– Я же совершенно ясно сказал, что не отвечаю ни на какие звонки. – Ашок Рана подпускает немного льда в интонацию.
– Саиб, звонит Дживанджи.
Все сидящие за овальным столом обмениваются напряженными взглядами. Ашок Рана кивает адъютанту:
– Я слушаю.
Он постукивает по экрану перед собой. В отсеке для прессы его жена и дети спят, прислонившись друг к другу. Их место на мониторе занимают голова и плечи лидера шиваджистов, подсвеченные неярким светом настольной лампы. У него за спиной что-то напоминающее ряды книг на полках.
– Дживанджи. Вы дерзкий человек.
Эн Кей Дживанджи слегка наклоняет голову.
– Я понимаю, почему вы так думаете, господин премьер-министр. – Титул в устах Дживанджи звучит как пощечина. – Прежде всего я хочу выразить вашей семье, в особенности супругу вашей покойной сестры и детям, мои искренние соболезнования по поводу трагической утраты. Уверен, что во всем Бхарате не
