— Чего это он, как с цепи сорвался?! — недоуменно воскликнула Татьяна Вахромеева, как только дверь за ним затворилась.
— Да, неприятности у него очередные, — вздохнула Серафима. — Какой-то налог на них снова повышают, а он со старыми долгами еще не расплатился. Банк грозится все имущество описать. Ему тогда хоть в петлю!
— А поначалу-то как хорошо дело у него ладилось! — прицокнула языком Татьяна. — В фермеры ведь он у нас одним из первых в районе подался. На съезд ихний в область ездил. Там и трактор этот маленький, считай, почти задарма ему дали как зачинщику.
— Зачинателю, — уточнила Серафима. — Первые два года он и впрямь неплохо хозяйствовал. Мужик, видели, какой здоровенный, чуть стул под ним не обрушился. И работящий, и выпивать себе позволяет только на Покров, Рождество и Пасху, да на два майских праздника. Не то, что мой паразит. И дети у него к труду приучены, что сыновья, что дочка. О Галине и не говорю — и домашнее хозяйство на ней, и всю семью сама обшивает. А разладилось у Андрея полтора года назад, как старшего Дмитрия в армию призвали.
— Это, когда он взамен Димы Саньку что ли Еремина нанял? — перебила Татьяна Вахромеева, которую, никак не устраивало, что Серафима весь разговор взяла на себя.
— Его самого! — Серафима скривилась, будто чего кислого съела. — Нашел себе помощничка! Санька два дня только смирял себя, а на третий напился и телятник спалил.
— Да нет, он вроде целую неделю отработал, — возразила Татьяна.
— Два дня, неделя — не один хрен! — вскипела Серафима. — Тебе бы только поперек выступить. Тут уж не будешь спорить, что половина бычков обгорела, и пришлось их не откормленных под нож пустить? Вот и пошли убытки.
— А мог Валенок и без убытков быть, — поджала губки Татьяна. — Подал бы в суд на Санька.
— А чего с Санька возьмешь? — усмехнулась Серафима. — С пропойцы голоштанного? Дал ему Валенок пару раз по морде, вот и весь суд. Надо было знать, кого в помощники берешь. Валенок он и есть валенок. В точности соответствует своей фамилии. И откуда она такая чудная в их семействе взялась?
— Да от прадеда, — подсказала баба Маня. — Валенки тот катал, вот и получил свое прозвище, а потом и в паспорт так записали. А что простодушный Андрей, доверчивый, это уж точно. Сегодняшней его злости я такое вижу, женщины, объяснение. Поверил мужик в эту самую перестройку, что Горбачев обещал, а вышел из нее пшик.
— Нечего его защищать! — рассердилась не на шутку Серафима. — Ну и злился бы на Горбачева, а чего на Раису Максимовну зло-то переносить?!
— Муж и жена — одна сатана, — неожиданно и совсем невпопад тихо проговорила Наташа Молчунья…
Через неделю заграничный врач, лечащий Раису Максимовну Горбачеву, сказал по телевизору, что состояние ее здоровья заметно улучшилось. Бабе Мане тоже полегчало. Она даже на крылечко стала выходить на солнышке погреться. И руки уже по работе заскучали. Значит, дело пошло на поправку.
P. S. Мария Никаноровна Лаптева и Раиса Максимовна Горбачева скончались в один день, 1999 года. Пусть земля им будет пухом.
РАЙ
Старика Вострухина младший сын Алешка определил умирать в областную больницу. Конечно, по- хорошему полагалось бы распроститься с жизнью в родной деревне, там, где и на свет Божий появился. Но Алешка решил заботу проявить, да и не хотел, видно, лишних пересудов: вот, мол, детки пошли, бросают родителей подыхать, как собак бездомных. И то, в последнее время старик обиходить себя уже не мог, ноги совсем отказали. Здешний врач вчера объяснил, что так бывает по причине злоупотребительного многолетнего курения, но сам он считает, что настоящая причина, конечно, другая, которую от него скрывают, а это сказано было просто для успокоения. Если б от курения смерть приходила, то врач бы, небось, сам не курил, а то вон все время с сигареткой во рту.
Правильно Алешка его сюда приволок. Дома он бобылем живет, без всякого догляду. Соседей фактически нет. Их Синцово только называется деревней, а жительствуют здесь теперь одни дачники. Да и они исключительно летом наезжают, а сейчас две избы справа от него — покойного Федота Шубина да переехавшей к дочке в Москву Маруси Селивановой стоят под замками, а слева вообще пустырь — землю откупили какие-то городские ушлые ребята, четыре избы уже снесли и по весне начнут возводить тут себе хоромы. Захаживал его проведывать, конечно, Иван Егорыч, но не так, чтобы часто. Старый приятель на другом конце деревни живет и корову еще держит и двух поросят откармливает, так что напрасные лясы точить времени у него нету. В общем, помер бы и никто б не хватился. И лежал бы, тухнул, что хорошего? А то б еще кот Васька нос отгрыз. Слышал, такие случаи бывают, когда у одиноких покойников домашние животные лицо объедают.
Алешка, добрая душа, не бросил кота бродяжничать, взял к себе. Мыши, говорит, обнаружились. Тоже недоразумение времени. Дом кирпичный, третий этаж, откуда там мышам взяться, а вот поди ж ты! Теперь-то у Васьки почнется райская жизнь. Мыши мышами, а и колбаски ему, небось, перепадать будет и молочка с творожком. Нынче в городе с продуктами хорошо, не то, что в прежние годы, когда он сынкам то картошечки приволокет по рюкзачку, а если кабанчика зарежет, то и мясца с салом по полпудика каждому. А заработки у Алешки, хвалился, на зависть другим. В сравнение не идут с теми, когда в обкомовском гараже работал. Сейчас, ишь, личный шофер-телохранитель директора банка! Это по теперешним временам почище любого прежнего партийного начальника.
Вот когда о Васькиной райской жизни подумал старик Вострухин, тут и повернулись его мысли на собственное посмертное существование. Утром приходили к ним в палату две бабенки, все в черном, наверно, монашки. Обличьем вроде бы корейской нации, но не нашей, а иностранной, по-русски больно плохо говорили. Больных четверо в палате, так они положили каждому на тумбочку по книжечке, в которых рассказывается о заповедях Божьих, советы даются, как правильную жизнь вести. А аккурат напротив его кровати, где однорукий Григорий Степанович лежит, прикнопили в изголовье ему икону. Только не такую, как наши, а без всякого оклада, просто, можно сказать, красивую цветную картинку, но божественного смысла. На картинке такое изображение. Идут три старика в длинных красных одеждах, над головами золотые обручи, значит, святые. Идут по саду, потому как нарисованы на картинке яблони и еще вроде слива. За спиной у святых крутая горка, а на ней дворец из белого камня. Еще сидит на сливе птица с яркими перьями — похоже фазан. А по верхним углам летают в голубом небе два ангелочка с маленькими, как у воробышка, крылышками, только сплошь беленькими. Когда эту иностранную икону монашки вешали, то все лопотали про рай. В раю, значит, эти старики обитают. Сподобились за праведную жизнь.
Все в палате давно уже спят, а старик Вострухин глаза в потолок пялит и прикидывает, куда его после смерти определят. По раскладу получается, что тоже в рай должен попасть. Для этого у него такие имеются резоны.
Во-первых, заповедано Богом человеку добывать хлеб насущный в поте лица своего. Тут у него полный порядок. Поту за жизнь немало пролил. Считай, с двенадцати лет в колхозе ишачил. Перед войной на шофера выучился. По фронтовым дорогам четыре года рулил, а после победы по той же специальности еще сорок три года отбухал. Окончательный расчет получил, шутка сказать, в 68 лет. Медаль «За трудовую доблесть» задарма не давали, а в добавок в районной газетке пропечатали про него пять похвальных заметок, и на колхозной Доске Почета висел, пока не выцвел весь.
Другая главная заповедь — «не убий». Тут тоже не должно быть замечаний. Он и дрался-то только
